Ким Робинсон - Министерство будущего [litres]

Посреди смятения и шатания основ рынок стремился к привычным вещам. Волатильность, разумеется, играла на руку трейдерам. Но в конце трудового дня нужен гвоздик, на который можно повесить шляпу. Играть в короткую против доллара? Серьезно? Все поставить только на короткие позиции? Может быть. Только где прятать аварийный фонд, если наступит круглый облом? Прятать деньги в матрасе – это вам не игра на длинных позициях, да и сама затея стала практически неосуществимой. События принимали все более экзистенциальный оттенок, встал вопрос об истинной стоимости и вере в сам акт заключения сделки. Стоило определению стоимости перейти с разговоров о процентных ставках на разговоры о доверии общества, стоило финансам и теориям денег провалиться в подвал обыденности, а оттуда еще дальше – в бездонный колодец философии, побуждающей людей искать ответа на вопрос, как и почему работают деньги, как и почему некоторые люди живут подобно спустившимся на Землю богам, в то время как другим негде приткнуть голову на ночь, оказалось, что хорошего ответа попросту не существует. Тем более ответа не давал набор «надежных» инвестиционных стратегий.

Деньги держатся на доверии общества. В спазмофилический момент, когда все вокруг меняется и почва бешено трясется и уходит из-под ног, деньги тоже зависают в неопределенности. А это страшно.

Огромное количество ценных бумаг попросту превратилось в дым. Банки развитых западных стран были слишком тесно связаны между собой, чтобы погибнуть, но если один-два крупных пойдут на дно, остальные уйдут в свою раковину и будут отсиживаться, пока государство не восстановит доверие, заморозив выдачу ссуд и даже выплату собственных долгов. Какой смысл платить кредитору, если через неделю его может уже не быть? Лучше обождать и посмотреть, выживет ли он и дойдет ли дело до суда.

Другими словами, заморозить ликвидность. Различные виды ценных бумаг, которые, по сути, играют роль долговых расписок между банками, вдруг обесцениваются. Других денег, кроме кэша, нет. Но так дело не пойдет, ведь ежедневно на различных рынках заключаются сделки на триллионы долларов, в том числе в тихих омутах, где люди, действующие в безнадзорном электронном пространстве, ведут бизнес на одном доверии. Законы воровской чести – понятие из времен феодализма, они скорее подходят Робин Гуду с его братвой, чем миру финансов современности. Нет. Если уж деньги – это идея, система, основанная на доверии общества, то, когда возникает разлад и доверие вмиг улетучивается, денег становится куда как меньше, чем раньше.

Многих новость не застала врасплох, именно поэтому повсюду на планете много средств вкладывалось в недвижимость. Стоимость зданий и участков может упасть, однако права владения активом никуда не денутся и, что бы ни случилось, переживут все потрясения. Увы, недвижимость неликвидна. Даже если проблему сохранения богатства удалось решить заранее покупкой земли, домов и квартир в небоскребах на Манхэттене, проблема самих денег никуда не уйдет.

И вот, кряхтя и лязгая, издавая оглушительный треск, мировая экономика встала. После десятилетней рецессии, наконец, вернулась полномасштабная депрессия. Ту, при которой до сих пор жили, стали называть Малой депрессией, Суперстагнацией и так далее. Но теперь наступила Супердепрессия. Денег страшно не хватало, без денег людям нечем было платить, ни ссуд тебе, ни покупок. Безработица быстро перешагнула максимальный рубеж 30-х годов прошлого века. Казалось, что на этот раз она достигнет… какой отметки? В пятьдесят процентов? Семьдесят? Никто не мог предсказать.

Пошли разговоры о возврате бартера, особенно в сельской местности, где люди вполне его допускали. Да только бартер всегда был вымыслом экономистов, фантазией. В городах очагом бартера служат ломбарды. Но и там действовал принцип «деньги за товар, товар за деньги». И действует он, пока есть сами деньги. Точно так же, если не хуже, обстоит дело с интернетом. Когда никто не доверяет деньгам, рынок в интернете перестает работать.

Создавались и внедрялись местные платежные единицы, их поддерживали городские власти, однако городу были нужны местные банки, а местным банкам – центральные. Тем не менее во многих регионах расцвел оживленный обмен всякого рода, нередко граница населенных районов пролегала по крупным водоразделам, люди стали использовать свои аккаунты в «YourLock» для цифрового микробанкинга с реальной пользой, появились наметки посткапиталистического коллективного долевого финансирования.

Однако все это было слишком ново, слишком промежуточно – чересчур много людей, и все они незнакомцы. Несмотря на интересные начинания, экономика продолжала сливаться. Стало очевидно: либо положение спасут центральные банки, либо уже никто не спасет. Их призвали на роль легендарного голландского мальчика Ханса Бринкера, пальцем заткнувшего дырку в дамбе, последнего шва, способного остановить кровотечение. Центральные банки выступали от имени государства. Центробанки в свою очередь поддерживали государства с их армиями и полицией, в теории исполнявшие волю общественности. Если бы государственные банки могли удержать фронт, хотя бы путем дополнительной эмиссии или спасения частных банков за счет еще более обширного количественного смягчения, то, глядишь, все нормализовалось бы.

Некоторые и раньше возлагали надежды на центральные банки, поэтому увидели во внезапной вспышке хаоса и беспорядка хорошую возможность. Общество могло теперь настоять на своем праве получать должную компенсацию за постоянное спасение частных банков народными деньгами, взыскать репарации с барышников, полностью упразднить прибыль, пустив деньги на возмещение ущерба. Если частные банки упрутся, пусть разоряются, пусть начинается переход к полной национализации финансовой системы, которой будет владеть и использовать на благо своих членов общество.

Как ни странно, во время глубокого финансового кризиса вся полнота власти перешла к народу, массе простых людей как материальному воплощению «общества». Когда наступает крайняя нужда, люди начинают оглядываться вокруг в поиске виноватых, и если тысяча человек смотрит на одного, то ясно, на чьей стороне сила. Достаточно было уловить этот момент, а уловив, приступить к действию. Возможно, в этом не было ничего странного, и в то же время было – процесс ощущался как свободное падение в бездну. Парашют приходилось мастерить на лету.

Другими словами – очень быстро.

Теневое правительство, идею которого выдвинуло Министерство будущего в Цюрихе, задало шаблон для нововведений. Разумеется, план был не совсем нов. Во многом он перетасовал уже существующие элементы – кооперативы Мондрагона и Кералы, СТД, блокчейн, новаторство Дании и Кубы, и так далее. Все это давно существовало и работало в отрыве друг от друга. А поэтому внедрение новых методов не составило большого труда. Никаких коренных революций, никаких десятидневных недель с новыми названиями, никакого погружения в революционную эйфорию, когда хочется сломать и переделать все сразу. Небольшие поправки прав собственности. Цифры. Представительство. Корректировка приоритетности некоторых ценностей. Импровизации. Солнце по-прежнему всходило на востоке, а растения росли вверх. Люди, однако, живут в мире идей, поэтому, несмотря на солнце, небо и все такое, голова у всех шла кругом. Весна выдалась панической.