Ким Робинсон - Министерство будущего [litres]

Как-то раз, возвращаясь под вечер из большого лагеря в Винтертуре, Фрэнк столкнулся на входе с Мэри Мерфи. Они перешли на другую сторону улицы и присели за столик в кафе. Еще светило солнце, принесли «кафи» с его приятным контрастом горечи и других ощущений. Опять эта странная женщина изучает его взглядом. Жизнь в тюряге не так уж страшна. За соседним столиком два зэка, не таясь, забивали косяк. Надзиратели не мешали курить траву, она успокаивала нервы. Охрана отворачивалась, даже когда зэки курили на тюремном дворе, чего уж говорить об улице. Трава действительно успокаивала нервы, поэтому к ней относились здраво. А здравость – главный принцип Швейцарии.

– Что-то много стало нападений на углеродных нарушителей, – заметил Фрэнк.

– Да. – Мэри сидела, потупившись в стеклянную чашку.

– Не ваши ли люди приложили руку?

– Нет, мы такими вещами не занимаемся.

Мэри не собиралась ничего признавать. У нее не было повода. Раз или два они приближались к мимолетным моментам духовной близости, к числу которых можно было причислить даже первую встречу у нее на квартире, однако теперь они отдалились друг от друга, заняв отстраненные, формальные позиции. Фрэнк перестал понимать, почему Мэри все еще приезжала.

– Почему вы ко мне приезжаете? – спросил он.

– Мне хочется знать, как у вас идут дела. – Мэри сделала паузу, отпив из чашки. – Кроме того, я хочу знать, где вы.

– А-а…

– Вы, похоже, стали спокойнее, но…

– Что но?

– Но вы как не от мира сего. Несчастны.

Фрэнк фыркнул в знак отрицания.

– Неправда.

– Много времени утекло.

– После чего?

– После плохих событий.

– Они не прекратились.

Мэри, похоже, потеряла терпение.

– Вы не можете в одиночку бороться со всем злом в мире. Даже пытаться не стоит.

– Я не пытаюсь. Это происходит само собой.

– Вам бы перестать читать новости, пялиться на экран.

– Я читаю «Молль Флендерс». С ней все было точно так же.

– Напомните, кто она.

– Персонаж романа Дефо. Сестра Робинзона Крузо.

– Ах, да. Припоминаю. Она выжила.

– Совершенно верно. Эти люди не ломали себе голову, как мы. Поворачивались лицом к Нарсуку. Не подозревали о существовании посттравматического расстройства.

– Либо оно было повсюду. Как воздух, которым они дышали.

– Разница все равно есть.

– Допустим. Однако насколько я помню, Молль Флендерс не пыталась вылечить от травмы весь мир. Людей не волновало, что происходило с другими.

– Но нас-то должно волновать, не так ли? В те времена люди мерли как мухи. Никто не стоял на месте. Сегодня мог умереть твой муж, завтра – твой ребенок. Теперь все не так. Смерть вряд ли настигнет вас и ваших близких, по крайней мере не сегодня.

– Моих настигла.

Эти слова сбили Фрэнка с ритма, он присмотрелся к Мэри повнимательнее. К тому, как она пьет из чашки. На ум пришла сцена во время их первого вечера. Фрэнк спросил Мэри о ее жизни, она вдруг взвилась на дыбы. Вопрос разозлил ее едва ли не больше самого факта похищения.

– Ладно, – ответил он. – Но все равно это не то же самое. Может быть, потому, что мы теперь больше знаем. Мы живем в одной большой деревне с восемью миллиардами соседей. Таков наш сегодняшний мир. Либо выкарабкаемся все вместе, либо никто не спасется. Поэтому нам не безразлично, что происходит с остальными.

– Если бы все это было правдой.

– А разве это не правда?

– Боюсь, множество людей не участвует в жизни глобальной деревни. Янус-Афина говорит, что образ деревни неудачен. Национализм снова поднял голову. Твоя семья – твой язык. Очерти вокруг себя границы, и жить станет проще. Деление на своих и чужих не пропало.

– Но это же неправильно.

– Возможно.

Фрэнк ощутил легкий укол раздражения.

– Совершенно неправильно. Почему вы так говорите? Хотите меня подразнить?

– Возможно.

Фрэнк метнул в Мэри яростный взгляд.

Она немного смягчилась.

– Вы слышали утверждение, что в реальной жизни мы знакомы с очень маленьким кругом людей? Таким же, как в ледниковый период?

– Сейчас другие времена. Мы лучше информированы. Обитатели пещер полагали, что, кроме них, существуют не более сотни-другой человек. Мы же знаем обратное, и мы это чувствуем.

– Пожалуй, – кивнула Мэри. – Восемь миллиардов человек, и все набились вот сюда. – Она постучала пальцем по груди. – Не удивительно, что здесь так тесно. Все перемололось в сплошную гигантскую массу. Слилось в ощущение неконкретности.

Фрэнк, взвешивая ее слова, кивнул. Чувство давления на грудь было ему знакомо. Головные боли. Вселенское ощущение. Новая эмоция или смесь эмоций – горечь и чернота. Кофеин и алкоголь. Верхи и низы. Много всего навалом. Ощущение неконкретности. Не удивительно, что оно вызывает ступор. Или отчаяние.

– Возможно, – ответил он, передразнивая собеседницу.

Мэри скорчила гримасу, давая понять, что знает о своей докучливой манере.

– Океаны облаков в моей груди, так сказал один поэт. Положим, мы ощущаем глобальную деревню, но запутались в чувствах. Вы это хотите высказать? Что вы запутались? Что все свалилось в одну кучу?

– Нет. Да. – Фрэнк вскинул и снова опустил взгляд. – Возможно.

Мэри смотрела на него с любопытством.

– Вам следует подняться в Альпы, погулять в горах. Мне эта прогулка хорошо прочистила мозги, хотя я оказалась там совсем по другой причине. Вы успели бы уложиться в один день и вернуться в срок.

– Возможно.

Оставшись один, Фрэнк еще раз обдумал слова Мэри. Что он сам не свой – правда. Что смят и превратился в аморфную массу, в которой сам не мог разобраться, – тоже правда. Ощущение неконкретности. Но ведь он желал «повернуться лицом к Нарсуку». Не покоряться судьбе – бросить ей вызов. Он должен смеяться перед лицом трудностей, как инуиты.

Фрэнк сел на поезд до Люцерна, потом автобусом доехал до леса у подножия Пилата. Поднялся пешком по тропе через лес, похожий на парк, на большой, чистенький, заросший травой альпийский луг – выше леса, но ниже серой горной вершины. Высоко над головой в широком воздушном пространстве раскачивался вагончик канатной дороги. Не обращая на нее внимания, Фрэнк двинулся в обход вершины, пока она не скрылась из виду. До возвращения назад оставалось всего несколько часов, подъем по тропе на максимальную высоту и дорога обратно представляли собой своеобразный зачет на время.

Посредине волнистого безграничного альпийского луга Фрэнк наткнулся в конце тропы на невысокий вертикальный гребень, рядом с которым стоял дикий зверь. А-а, даже не один – четыре. То ли серны, то ли альпийские козы. Фрэнк слышал, что они водятся в этих местах. Перед ним, очевидно, был самец с самкой и двое детенышей, хотя уже не маленькие – определить возраст на глаз было трудно.