Кир Булычев - Сочинения в трех томах. Том второй. На днях землетрясение в Лигоне. Голые люди

«Вот что писал житель Катании:

«…Со всех сторон просили о помощи. На каждом шагу лежали мертвые, массы раненых, улицы стали неузнаваемы, да и не существовало их больше, вместо них стояли остатки домов и горы обломков.

Когда я шел по улице Мессины, я заметил, как один грабитель пытался сломать ящик, я прицелился в него из револьвера, приказывая ему бросить банковые билеты, которые он уже держал в руках. В ответ он стал что-то бормотать, грозя ножом, но тут показались солдаты, схватили его и увезли.

Когда его вели солдаты, все встречающиеся плевали на него, а жители хотели убить этого жалкого человека…»

«Только когда мне удалось пригласить с собой двух русских моряков, стала продуктивнее моя работа…

Среди этих моряков я видел много контуженых, раненых, продолжавших работать, рискуя своей жизнью при каждом случае спасения. Они взбирались на такие места, где, казалось, смерть несомненно угрожала им, но они побеждали и спасали людей…

На остатке балкона пространством не более метра, зацепившись рубашонкой за изломанную решетку, висит девочка лет шести. Только половина ее тела на обломках, а голова и грудь в воздухе: девочка молчит и смотрит вниз. Снять ее почти невозможно: обломок стены едва держится, достаточно толчка лестницы, приставленной к ней, и тяжести человека, влезающего по лестнице, стена упадет и ребенок погибнет.

Матросы действуют словно акробаты, они ставят лестницу, не касаясь ею стен, на вершину ее влезают двое, один садится верхом на другого, горизонтально вытягивает свое тело и снимает девочку. Это было сделано так ловко, что среди стонов боли и криков о спасении раздался, может быть, и неуместный, но неудержимый крик победы и радости».

Староста пришел, когда уже взошло солнце. Он был в выцветшем армейском мундире с тремя медалями на груди. Махакассапа был недоволен его опозданием и что-то строго выговаривал здоровяку. Тот оправдывался. Потом они обратились ко мне, и Махакассапа сказали:

— У старосты свои счеты с Па Пуо. Вчера он не посмел спорить с капитаном Боро. Он думает, что знает пещеру. Если они за ночь не ушли дальше.

Мне хотелось спросить, что мы можем сделать вдвоем со старостой, но я не стал задавать лишних вопросов. Эти люди были моими союзниками. Если бы мне отказали в помощи, я побежал бы в горы один.

— Идите, — сказал старик.

Я поднялся и на прощание еще раз попросил Махакассапу после полудня покинуть дом.

Тот только улыбнулся.

На монастырском дворе под деревьями сидели в ряд с десяток крестьян из деревни. У двоих из них были длинные, по-моему, капсульные ружья, остальные были вооружены бамбуковыми палками, за поясами у них были заткнуты чуть изогнутые ножи. При виде этой маленькой армии у меня отлегло от сердца. Староста и Махакассапа были не так наивны, как я предположил.

Совсем уж неожиданное подкрепление мы получили, когда наш отряд вышел из ограды монастыря. Там, за оградой, стоял джип, в котором сидел, рот до ушей, сержант Лаво. При виде меня сержант Лаво состроил такую зверскую рожу, что я предположил, что сейчас меня скрутят и отправят в Танги, чтобы я не занимался самостийной охотой на контрабандистов. Но оказалось, что мое бегство с острова было замечено, и, решив, что я собрался по холодку проверить приборы в роще, Лаво сел в джип, чтобы меня сопровождать. Что ж, пускай сопровождает.

Я думаю, что Лаво быстро сообразил, что меня на самом деле влечет в горы, но остался с нами. Не доезжая до сосновой рощи, мы свернули в заросли на тропу. В одном месте мы пересекли низинку, где по сырой земле протекал ручеек. Там я увидел следы легковой машины. Все правильно, здесь проезжал вчера князь Урао.

Минут через пять наш джип остановился, крестьяне, слишком громко разговаривая и смеясь, гурьбой пошли вверх. Мне это не нравилось, но вряд ли я смог бы втолковать им, что надо быть осторожными, преследуя врага. Мы имеем дело с профессионалами. Я завидовал Лаво, у которого был автомат. Я чувствовал себя беззащитным, но тем не менее я принадлежал к этому веселому войску. И когда один из крестьян хлопнул меня по плечу и предложил толстую, в кукурузных листьях, сигару, я раздал оставшиеся у меня полпачки «Шипки», и боевой союз еще более укрепился.

— Эй! — крикнул ушедший вперед сын старосты, который столько раз перевозил нас на остров.

Лаво, пригнувшись, перебежал к сыну старосты. Впереди кусты расступились, неподалеку поднималась серая скала. Они смотрели вправо. Меня подмывало подойти поближе, и я даже сделал шаг в ту сторону, но вдруг услышал хлопок выстрела и увидел, что Лаво и сын старосты присели в кусты. Мне видно было, как Лаво медленно поднимает автомат. Еще один выстрел справа. Упала ветка дерева. Лаво дал очередь из автомата. Староста крикнул что-то крестьянам, затрусил к кустам и стал пробираться сквозь них, звеня медалями. Лаво дал еще одну очередь из автомата. Никто не ответил. Он выпрямился, сделал шаг вперед, но тут же новый выстрел заставил его отпрянуть. Не знаю, сколько времени прошло в этой непонятной мне перестрелке. Ни Лаво, ни другие не выказывали желания двигаться вперед. Я попытался знаками показать, что, может, нам лучше наступать, но солдат велел мне оставаться на месте.

И он оказался прав. Через несколько минут далеко справа раздался гортанный крик. Сын старосты откликнулся.

— Пошли, — сказал Лаво.

Он выпрямился и смело вышел на открытое пространство. Мы прошли метров сто по тропинке под самой скалой и увидели старосту. Он сидел на большом плоском камне. Я огляделся. Никаких пешер, никаких контрабандистов. Что же дальше?

Увидев нас, староста поднялся и пошел вперед. И только поравнявшись с камнем, я вдруг увидел, что за ним, вытянувшись во весь рост, лежит человек. Он лежал, отвернув от меня голову, словно его сморила усталость, но гравий около его головы потемнел от крови. Крестьяне проходили, не глядя на него, словно он был плодом моего воображения. У старосты в руках был новенький автомат.

Тропинка шла по густому кустарнику, поднимаясь все выше. Потом староста отвел куст в сторону, и я увидел широкий и низкий вход в пещеру.

Староста заглянул внутрь и крикнул. Голос его отразился от скалы и вернулся, усиленный втрое. Лаво отцепил от пояса карманный фонарь и посветил внутрь. На каменном полу лежали смятые пожухшие ветки — видно, на них спали. Луч фонаря задержался на нескольких окурках, на забытой веревке, на кучке углей.

— Они ушли, — сказал Лаво, словно извиняясь передо мной.

Часы мои остановились. Я не знал, сколько времени. Меня могли бы и покормить, ведь заключенных следует кормить. Князя Урао увели, и он долго не возвращался. Я попытался выглянуть в зарешеченное окошко, для чего подтянул к нему койку. Но все равно видел только покрытое тучами мрачное небо. Сюда почти не доходили звуки, хотя я очень прислушивался, потому что мне казалось, что все уже ушли из города и меня забыли.