Тимур Максютов - Чешуя ангела [litres]

Мужчина с медным чайником снял кепку. Растерянно сказал в пустоту:

– Как – оставили? А Севастополь что же теперь?

Репродуктор, не в силах продолжать сводку, разразился громовым треском и затих.

Подбежал бригадир обходчиков:

– Михаил Петрович, так не пойдёт! Вы зачем Смирнову рапорт подписали? У меня и так работать некому.

Начальник развёл руками:

– Так у него на второго брата похоронка. Как он может матери в глаза смотреть? Сказал – не отпущу, так всё равно на фронт сбежит.

Бригадир выматерился и закричал:

– А тут что, санатория ВЦСПС? У меня люди по двое суток не спамши. Ишь ты, сбежит он! Да любой на фронт со всей нашей радостью…

Бабка в чёрном платке налетела, заокала, размахивая рукавами растянутой кофты, словно крыльями:

– Слышь, милок, ты же здеся начальник? Где эшелон с ленинградскими-то? Ухайдакалась уже, не сыщу никак.

Петрович хмуро спросил:

– Тебе зачем, мать? Не положено по станции без дела шататься.

– Чо без дела-то? – всплеснула руками старуха, – я вот им тарку молока и миску кортошки припёрла, покормить хоть, угостить. Забесплатно, да. А то натерпелись, сердешные. Хороша кортошка, с укропом, с маслицем коровьим! И рогулек напекла, пущай лопоют!

– Откуда вы такие берётесь, дурные? Мы ленинградцев в пункте питания пустыми щами откармливаем, да понемногу. Нельзя после долгого голода много тяжёлой пищи.

Бабка пожевала губами, не понимая. Кивнула:

– Миска-то чижолая, да. Помог бы кто, – и продемонстрировала обмотанную тряпками огромную кастрюлю.

Репродуктор вдруг ожил:

– …Ленского исполняет лауреат Сталинской премии Сергей Лемешев.

Лауреат выспрашивал, куда удалились весны его златые дни, заглушая мат уходящего бригадира.

Репродуктор опять зарычал, обессиленный. И смолк.

Начальник станции снял фуражку, вытер платком лысину. Пошагал в сторону диспетчерской. Вздрогнул от неожиданности.

Мальчик лет семи, перевязанный крест-накрест пуховым платком, пел чисто и сильно, будто настоящий оперный тенор. Белые волосы пушились над обнажённой головой.

– Что деется? – горько вздохнула старуха во вдовьем платке. – Умом тронулся, болезный. С голодухи-то! Ленинградской, сразу видно.

Начальник станции молча смотрел на мальчика с мёртвыми глазами, на изуродованный рваным шрамом висок.

Мальчик вдруг прервался и продолжил совсем другим голосом:

– Граждане, воздушная тревога! Воздушная тревога…

Город, лето

Игорь Дьяков обычно с первого взгляда определял, ради чего заявился очередной клиент.

Красномордые нувориши искали дворянские (а лучше – княжеские) корни. Безликие чиновники с оловянными глазами заказывали гербы для своих богом забытых муниципалитетов: электорат справляет нужду в дощатых сортирах и топит трактора в бездонных лужах, но герб подай! Горячий джигит из Махачкалы, швырнув на стол пачку пятисотевровых банкнот, перетянутых аптечной резинкой, требовал срочно, немедленно, лучше – вчера, раскопать доказательства его происхождения прямиком от Пророка.

– Э-э-э, помоги по-братски: сын женится. В той семье троюродный брат дедушки – самого Расула Гамзатова родственник! А мы что, хуже?

Клиенты уходили довольными, дело процветало. С геральдикой было проще всего: выдумать гербы, невзначай упомянуть на презентации кадуцей, стропило и червлёно-серебряный бурелет – и заказчик твой. Бежит в банк переводить круглую сумму на счёт.

Изобретение громоподобных родословных давалось тяжелее. Дело было не в технической стороне: всегда можно раскопать стопроцентные доказательства того, что светлейший князь Потёмкин-Таврический ночевал в станице Энской по пути в Таганрог. А вот с кем ночевал – кто же знает? Вполне может быть, что и с прапрабабкой соискателя. Почему бы и нет? Григорий Александрович был мужчина снисходительный и сословными предрассудками не изуродованный. Факт прабабкиного адюльтера, конечно, недоказуем. Но зато – неопровержим!

Но вот моральная сторона… Менее удачливые и менее сообразительные коллеги-историки, упоминая Игоря Анатольевича, брезгливо поджимали губы, а на университетских голосованиях закидывали чёрными шарами. Да и самому было противно оповещать очередного волосатоухого купчину о его необычайно благородном происхождении от графа Священной Римской империи. Но Дьяков особо и не пачкался: обеспечивал соискателей только текстами исследований с осторожными формулировками («вполне вероятно», «не исключено»). А уж грамотами «общества потомков Рюрика» в тиснённых золотом папках свиной кожи и алюминиевыми «Орденами Святого Пигидия Василеостровского» мещан во дворянстве обеспечивали совсем другие люди. Хотя, конечно, по наводке Игоря – за долю малую.

Но здесь с первого взгляда было ясно – особый случай.

Возраст посетителя определить не получалось: ему могло быть и сорок пять, и шестьдесят. Прямая спина, холодное лицо, сплошь покрытое то ли шрамами, то ли морщинами, словно объёмная карта горной местности. Длинные пальцы переплетены, как корни древнего карагача. Под немигающим взглядом Игорь непроизвольно поёжился. Гость говорил рублеными фразами, будто отдавал команды.

– Я решил обратиться именно к вам, Игорь…

– Просто Игорь, – кивнул Дьяков.

– Хорошо. Меня разрешаю называть, например, Конрадом. Так вот. Я ознакомился с вашей деятельностью и оценил расследование с танком из Невы. Поэтому я здесь.

Игорь зажмурился от удовольствия. Дело и вправду было славное. В районе Невского пятачка аквалангисты обнаружили на дне затонувший в сорок втором году танк «Клим Ворошилов». Внутри неокрашенного, прибывшего прямо из заводского цеха корпуса (не было времени тогда на покраску, счёт шёл на часы) обнаружили останки шести человек. Игорь, неизменный консультант ребят из военно-исторического общества «Поиск», сразу заинтересовался шестым – сверхштатным – членом погибшего экипажа.

В пропитанном соляркой иле внутри бронекорпуса нашлись два загадочных предмета: фотография, наполовину размытая водой, и комок ржавчины и стекла.

На фотографии – юная брюнетка рядом с размазанным силуэтом, надпись на обороте: «март 41. Т. Д.» Эта тропинка поначалу показалась тупиковой: мало ли симпатичных ленинградок жили в ту предвоенную весну?

А вот с комком получилось интереснее: после тщательного изучения Игорь идентифицировал его как фотоаппарат редкой марки «Solo-34», выпущенный ограниченной серией в Бостоне в середине тридцатых годов двадцатого века.

Откуда в танке, провалившемся под лёд жуткой зимой сорок второго, оказался лишний член экипажа? Что делал внутри боевой машины импортный профессиональный фотоаппарат?