Тимур Максютов - Чешуя ангела [litres]

– Высота шесть тысяч, курс девяносто пять, – говорит Толик.

Серёжка кивает, чуть доворачивает штурвал и входит в облако, за фонарём кабины белая вата, как на новогодней ёлке; облака вдруг начинают чернеть, набухать грозой, сквозь них пробиваются тревожные жёлтые лучи.

– Прощай, брат. Держи штурвал крепко, соблюдай верный курс, – неожиданно говорит Серёжка, открывает дверь («откуда в кабине пилотов дверь?» – удивляется Толик) и исчезает в черноте.

«Он же без парашюта!» – внезапно вспоминает Толик. Отдаёт штурвал, бросает аппарат в пике; мелькают грязно-серые лохмотья туч, вспыхивают и гаснут разрывы зенитных снарядов, это стреляют фашисты.

– Бух! Бу-бух!

Звучит очень натурально, словно снова артиллерийский обстрел, как в декабре, когда снаряд на Кировском проспекте убил пятнадцать человек. Толик поражается: какие фашисты, если победа, война кончилась? Самолёт с рёвом прорывает облака, выравнивается, под ним бескрайнее ледяное поле, в поле серая колея, по которой ползут чёрные жуки («грузовики» – догадывается Толик). Открытые полуторки идут колонной, набитые закутанными, замёрзшими людьми, в какой-то из них – Серёжка Тойвонен; Толик всматривается, чтобы понять, в какой именно, но чёрные фигуры одинаково неподвижны, безглазы. Вдруг передняя машина проваливается под лёд, водитель успевает выпрыгнуть, потому что его дверка открыта и закреплена проволокой; пассажиры в кузове оцепенели, смотрят на вскипающую за бортами воду с обломками льда – и уходят в глубину. Не спасается никто.

Долго светит из-под воды жёлтый глаз фары, словно прощается. У него вертикальный зрачок.

Толик вздрагивает, просыпается. Детёныш дракона глядит на него сквозь стекло банки, будто хочет что-то сказать.

За окном темно. Толик смотрит на будильник: девять, мама должна была прийти два часа назад.

– Мама! Мамочка!

Толик вскакивает, обегает квартиру, заглядывает даже в бабушкин шкаф. Мамы нет. С трудом открывает замок, выглядывает на площадку: тихо, темно, никого. Торопливо одевается, выскакивает на лестницу, спускается, уже на втором этаже слышит скрип двери наверху, но не до этого – выбегает во двор. Мамы нет.

Идёт на угол дома, смотрит: улица пуста, только какая-то старушка тащит саночки, на которых маленький, в метр, свёрток, словно старушка завернула полено в простыню.

До жилконторы недалеко, идти пять минут, но мама не велит вечером выходить на улицу, будет ругать, испортится всё впечатление от праздника. Толик вздыхает, лезет в карман за ключом от квартиры. Ключа нет. Неужели потерял, как карточки? Что за невезение такое? Жёлтый ключ на верёвочке, большой, заметный; Толик смотрит вниз, опускается на колени, снимает варежки, начинает ворошить обжигающий снег. Потом медленно-медленно идёт домой, осматривает каждую ямку, каждый выдавленный во льду след. Вдруг вспоминает: дверь-то он и не закрывал! Выскочил и сразу побежал за мамой.

– Ф-ф-ух! Вот растяпа!

Толик поднимается по лестнице; надо же, дверь открыта, жёлтое пятно «светлячка» на площадке. Толик удивляется, помнит, что лампу не зажигал, не ставил в коридор, она осталась в комнате на столе. В световом пятне лежит что-то похожее на маленькую подушку. Толик подходит ближе – это том энциклопедии «Брокгауза и Ефрона», на форзаце бабушкин экслибрис: красный кавалерист, на полном скаку трубящий в горн, и буквы «С.М.Г.», Софья Моисеевна Горская. Как книга попала на лестницу, сама выползла?

Толику становится страшно. Он неслышно крадётся, медленно переставляя ноги в валенках. Заглядывает в коридор: посредине стоит табурет, на нём горит «светлячок». На полу белый порошок, похожий на муку, и отпечаток следа. Большого, не похожего на мамин.

– Кто здесь? – шепчет Толик.

Набирает воздуха, спрашивает громко:

– Кто здесь? Вот я сейчас милицию.

Гулкое эхо испуганно мечется под потолком. Толик заглядывает в бабушкину комнату. Дверца гардероба открыта, вещи валяются на полу. Книжный шкаф выпотрошен, полки пусты. Толик замирает: надо бы заглянуть в спальню и кухню, но страшно. Это, наверное, фашистские диверсанты – воспользовались тем, что дверь была открыта, и сделали в квартире Горских тайную базу. Толик нащупывает в кармане винтовочный патрон, подаренный когда-то весёлым механиком-водителем бронеавтомобиля: нет, не то. За дверью, на своём месте, стоит топор; Толик поднимает его двумя руками, крадётся по коридору. Вдруг в нос бьёт резкий запах спирта, нога упирается во что-то. Толик кладёт топор, берёт с табурета «светлячок», поднимает повыше: у стенки стоит огромная банка, та, в которой был заспиртован детёныш ящера, крышка содрана. Толик приседает, смотрит: детёныша нет, синеватая жидкость прозрачна. Ищет пальцами на полу, вдруг натыкается на тёплое, живое.

Толик вскрикивает, отскакивает, роняет лампу; «светлячок» гаснет, в темноте рождается тихий звук:

– Шух-шух. Шух.

Словно во тьме крадётся гигантский паук, потирает лапки, готовясь напрыгнуть, спеленать Толика толстой паутиной, высосать кровь.

– Шух-шух.

Толик нащупывает на полу топор, рубит им тьму, задевает табурет, вздрагивает от грохота. Идёт еле-еле, маленькими шажками, приседает, трогает: вот банка, где-то рядом было живое, страшное. Протягивает пальцы, находит, ахает, отдёргивает.

– Шух, – говорит тьма.

На полочке возле телефона, молчащего с сентября, спички. Толик находит «светлячок», поджигает фитиль, ждёт, когда окрепнет огонёк, возвращается к банке, поднимает фонарь и чуть не роняет вновь: из темноты синим огнём блестит глаз. Моргает, и сразу шорох. Толик выдыхает:

– Лариска! Я чуть не помер от страха. Ты чего тут? Это что на тебе?

Лариска лежит – клюв и ноги туго стянуты бечевкой. Бессильно возит крылом по полу:

– Шух. Шух-шух.

Толик ставит «светлячок» на табурет, поднимает Лариску, принимается распутывать бечёвку:

– Кто же тебя связал?

Сзади скрипит дверь, грохочут шаги. Толик поворачивается, получает жуткий удар по голове, падает.

Город, лето

Господин Аксель в этот раз прислал не представительский лимузин, а громадный камуфлированный джип такого брутального вида, что мозг невольно домысливал на нём пулеметную башню. Игорь Дьяков не стал капризничать, надел галстук и запонки, которые подобрала Елизавета, даже позволил зачесать и побрызгать волосы духовитым аэрозолем.

– Другое дело, – довольно сказала Елизавета. – Хоть к президенту на приём.

– Добьёте вы меня вашим дресс-кодом, – проворчал Игорь. – Скоро придётся стилиста в штат брать.

Джип смотрелся на улицах Города неуместно, как обвешанный оружием громила в младшей ясельной группе. Игорь с трудом подавил внезапное желание свысока смотреть на легкомысленные разноцветные «пыжики», болтающиеся где-то внизу, под колёсами. Усмехнулся: слово «членовоз» заиграло новыми красками.