Мила Бачурова - I9 – II – II / II – II– 6I

— Нет уж. Сначала ты! Мне тоже интересно про старину послушать.

Он поломался — ерунда, мол, — но рассказал.

Что живет недалеко, на Ордынке. В этом году десятилетку заканчивает — я вспомнила, что раньше в школе десять лет учились, — а на заводе подрабатывает, сосед по коммуналке пристроил. В трудовой написано, что ученик слесаря, хотя по факту — подай-принеси.

Отец — Витька говорил «батя» — на фронте артиллеристом был. В сорок четвертом комиссовали по ранению, а в сорок пятом Витька родился. Его, оказывается, в честь Победы назвали. И еще брат есть, Санька, на три года младше.

У бати после ранения сердечная болезнь обострилась, он уже пять лет как умер. Витька после седьмого класса хотел в ФЗУ идти — это, как у нас — колледж, — но мать отговорила. Сказала, чтобы дальше учился. Витька по математике способный и по физике. Он все ждал, когда астрономия начнется, учебник еще в том году прочитал. В космос-то его не возьмут, здоровье подкачало, но все равно…

— А вы, — он говорит, — небось, до Венеры-до Марса давно добрались? Осваиваете вовсю? Я «Страну багровых туч» три раза перечитывал! — и смотрит с надеждой.

Не прикалывается. Правда думает, что добрались. Даже неудобно стало.

Я говорю:

— На Марс вроде америкосы собираются. Хотя, может, и путаю что-то.

Витька аж подпрыгнул.

— Как — америкосы?! Они что, раньше Советского Союза полетят?! Куда ж партия-то смотрит?

Я удивилась.

— Какая еще партия?

Тут он вовсе поперхнулся.

А я историю плохо знаю, но в башке вроде что-то заворочалось.

— А, — говорю, — ну да! Ты ведь — коммунист, небось? Вы же раньше все коммунисты были?

Витька долго молчал. А потом осторожно так спрашивает:

— А вы?

Да что ж такое! Часа не прошло, как знакомы — а уже два раза в хлам разругаться успели.

Потому что, видите ли, я сказала, что плевать хотела и на космос, и на все партии, вместе взятые — у меня там родственников нету. А Витька сперва пялился, как на дуру, а потом сказал, что была б я парнем — по-другому бы со мной поговорил. Отвернулся и отсел подальше.

Но долго не промолчал — деваться-то некуда.

— То-то, — говорит, — смотрю, ты так выглядишь чудно! Одета как стиляга, размалеванная вся. Я сперва подумал, что в агитбригаде выступаешь. А, раз у вас даже комсомола нет, так вы, выходит, все такие? Ни за внешним видом, ни за моральным обликом следить некому, получается?

Ух я разобиделась! Тоже мне, моралист нашелся. На себя бы посмотрел!

Но огрызаться не стала, по-другому решила обломать. Это он в моем времени старый дед, а сейчас-то — обычный парень.

Я подождала немного для виду, а потом к Витьке подошла. Села рядышком. Майку с плеча пониже спустила.

— Мне и так, — говорю, — страшно, да еще ты ругаешься. Что я тебе плохого сделала? — Голову поднимаю, а взгляд печальный-печальный.

Редкий парень не повелся бы. И Витька, смотрю, притух.

— Ладно, — ворчит, — извини. Кто ж виноват, что у вас комсомольская работа не ведется… Давай мириться. — и опять руку подает.

Вот же блин! Нормальный обниматься бы полез. Утешать девушку.

Ну ничего, так тоже сойдет.

Я руку ему на ладонь положила. Погладила, будто случайно. Вперед подалась — так, чтобы майка с плеча еще ниже съехала, и то, что из топика выпирает, лучше видно стало.

Сработало — застыл. В темноте не видно, но чувствую, что краснеет. Взгляд отводит.

Я его другой рукой по щеке погладила. Лицо приблизила к лицу.

Ну?!.. Целуй давай! Тут-то тебе и прилетит — уж что-что, а обидно ржать я умею.

Но Витька вместо того, чтобы целоваться, меня за руку поймал.

— Да ты чего, — говорит, — рехнулась, что ли? Ты меня за кого принимаешь? — хоть и красный весь, но глядит твердо. — Это, что, у вас так положено?!

Сроду я парней по морде не била. Как-то и повода не было, и вообще за всю жизнь только с Оксанкой дралась — и то в детстве. А тут — как замахнусь!

Но промазала, Витька уклонился.

И вот тогда я разревелась. Без вранья, по-настоящему. Обидно почему-то стало до чертиков.

Вскочила, побежала.

Пуфик тот самый увидела, кинулась на него — и реву.

— Заберите меня отсюда! — Ору. — Домой хочу!

Долго вопила, но только, конечно, никто за мной не явился.

А когда заткнулась и уже просто всхлипывать начала, Витька говорит:

— Хочешь, расскажу, как мы Гагарина встречали?

Подошел, оказывается, и рядом сел.

— Да иди ты, — ору, — со своим Гагариным! Он помер давно. Разбился.

Пусть хоть не мне одной обидно будет.

А Витька говорит:

— Это у вас он помер. Я, если хочешь знать, может, тоже уже помер! Мне отцовский порок сердца по наследству перешел, даже в армию, на медкомиссии сказали, не возьмут… Ну ладно, это неважно. Ты слушай.

И погнал.

Как Гагарин в космос полетел, а вся страна по радио за полетом следила. Да что страна! Весь мир следил с замиранием сердца. Как он приземлился в Казахстане где-то и как его потом в Москве встречали.

Витьке повезло. Школа его — недалеко от улицы Димитрова. Их, учеников, вдоль улицы построили с цветами, а машина, на которой Гагарина везли, мимо ехала. ЗИС правительственный, черный с хромом. Красивый — до жути.

Космонавт в машине в полный рост стоял. Улыбался, рукой махал. А ребята цветы под колеса бросали. Витьку в первый-то ряд не пустили, там малышей выстроили, но космонавта он хорошо разглядел.

Как тот смотрел, как улыбался во весь рот — будто весь мир обнимал. Глядишь и понимаешь — вот он, настоящий советский человек!

А потом по радио говорили, что это — самый первый шаг нашей страны к покорению космического пространства. Скоро будут еще и еще!

И на Марсе будут яблони цвести… Слышала такую песню?

Я головой мотаю, а Витька:

— Ну, и ладно. Зато плакать перестала.

И улыбается не хуже своего Гагарина. Я и не поняла, как сама заулыбалась.

Витька с чего-то решил, что времени у нас осталось немного.

Если, говорит, в этом пространстве все перевернуто, то теоретически расстаться мы с тобой должны в полночь. Когда часы и так, и этак нули показывают. А времени — десять уже. И тут я вдруг поняла, что расставаться с ним жуть как не хочется. Сама не заметила, сколько всего этому дураку выболтала, ни с одной подружкой так не трепалась.

И про мать, как она вечно на работе занята, а домой приходит — орет, что лежу — ни фига не делаю.

И про Оксанку, которая вся из себя искусством интересуется, а по правде — только парнями.

И про то, что мне на хрен не уперся никакой универ.

И про одноклассников-дебилов, и вообще про разное.

А Витька — знай себе кивает. Грустно так.

— Чудной вы, — говорит, — народ. Слушаю тебя, слушаю — никак в толк не возьму, чего ты от жизни-то хочешь?

Я обалдела малость. Задумалась.