Джаспер Ффорде - Вечный кролик [litres]

– Они иногда бывают навязчивыми и зачастую непреклонными, – сказал Финкл, – но, пожив в обеих системах, я считаю, что страна, управляемая по кроличьим принципам, стала бы шагом вперед. Хотя, честно говоря, я не уверен, что наши мозги заточены под такой режим. Большинство людей, конечно, от природы рождаются порядочными, но некоторые запрограммированы быть полнейшими сволочами, и часто чаша весов склоняется в их сторону.

– Порядочные люди чаще всего готовы поддержать правое дело, – сказала преподобная Банти, – но дальше слов дело обычно не идет. Вы уничтожаете экосистему безо всякой на то причины, если только не считать ваше ложное чувство судьбоносности человеческой экспансии. Но пока вы не перестанете болтать о проблеме и не почувствуете искренние угрызения совести, ничего не изменится.

– Совесть – а по-другому это и не назвать – штука хорошая, – сказал Финкл. – Правильная, и она работает . Совесть – это чувство, позволяющее критически подойти к самому себе, а это ведет к озарению, раскаянию, возмущению и, наконец, к осмысленному действию. Мы не ждем, что толпы людей смогут подняться и совершить этот непростой путь эмоциональной честности, – многие проходят этап озарения, но навеки застревают на раскаянии. Однако мы живем с надеждой.

– Я понимаю, – сказал я, чувствуя, что мне тоже еще предстоит совершить переход к раскаянию.

– Это еще одно доказательство того, что движущей силой Очеловечивания была сатира, – сказала Конни, – хотя если это так, то мы не знаем, кому она должна была пойти на пользу.

– Уж точно не людям, – сказал Финкл, – ведь сатира должна иронично подчеркивать недостатки, чтобы помогать кому-то стать лучше, а присутствие кроликов сделало людей только хуже.

– Может быть, в человека изначально заложена такая реакция на возможную угрозу, – предположил я, – хотя, честно говоря, я знаю множество людей, которые утверждают, что «не имеют ничего против кроликов», но при этом молчат и никак не пытаются противостоять окружающей их лепорифобии.

– Или, может быть, это просто комедия ради смеха, и ничего более, – прибавила Конни. – Или еще более бестолковая сатира, вызывающая только пару смешков и небольшое или среднее возмущение, за которыми следует лишь еще больше разговоров и ноль действий. Такое… пустое остроумие.

– Может быть, небольшое дуновение в морально верном направлении – это большее, на что следовало надеяться, – задумчиво прибавил Финкл. – Возможно, этим и занимается сатира – не изменяет уклад целиком, но подталкивает коллективное сознание к справедливости и равенству. А ореховый пирог еще остался?

– Боюсь, я съел последний кусок, – сказал я, – но я спрашивал, не хочет ли его кто-нибудь.

– Ничего страшного, – сказал Финкл, глядя на свои часы. – Думаю, нам уже все равно пора отправляться в путь. Скажите, Питер, вы любите сов?

– Сов?

– Ну да. Знаете, птицы такие. Не шибко умные, с большими глазами, любят мышей?

– Да, пожалуй.

– Они – моя неизменная страсть, и мне нужен человек, который присмотрит за Олли, пока не закончится Переселение.

– У меня нет вольера.

– В моем трейлере есть передвижной. Я его вам отправлю. Ну что ж, до свидания, мистер Нокс. Очень рад был с вами познакомиться. И, Констанция? Передавай Доку мои наилучшие пожелания и скажи ему, что я все еще жду реванша за тот раз, когда он разгромил меня в пинг-понг.

Конни сказала, что передаст, и мы все снова пожали друг другу руки и лапы. Преподобная Банти сказала несколько слов на кроличьем, и после молитвы, во время которой мы все полминуты стояли на одной ноге, мы разошлись в разные стороны: преподобная Банти и Патрик направились к Клагдэнгл-он-Эрроу, а Конни и я вернулись туда, где я оставил машину.

– Что все это значило? – спросил я, когда мы снова подошли к «Остин-Хили».

– Финкл и преподобная Банти сказали, что хотят встретиться с тобой. Узнать… тебя получше.

– Зачем?

– Знаешь что, – сказала она, вдруг оживившись, – давай-ка поскачем по Слиптонской дороге до дома наперегонки. Готов?

Я запрыгнул в машину, прокричал: «Готов!», и мы рванули с места с визгом шин и с напряженным криком от Конни. Дорога домой заняла десять минут, и, хотя «Остин-Хили» был быстрее Конни, она с высоты заранее видела все повороты, а мне на них приходилось сбавлять скорость. По дороге к Шлепанцу я немного оторвался, но, оказавшись в деревне, я вынужден был замедлиться. А Конни – нет. Она промчалась по маленькой деревушке за несколько прыжков, каждый безрассуднее предыдущего. Она даже запрыгнула в открытое окно верхнего этажа дома мистера Гамли, а потом вылетела из двери остекленного балкона с обратной стороны и очутилась на дороге в Муч Хемлок. Я поравнялся с ней на полпути туда, но затем она вырвалась вперед, когда мне пришлось притормозить, чтобы пропустить велосипедистов и лошадку.

Когда я добрался до дома, дверь была распахнута, и я нашел Конни в кладовке, где она сунула уши в морозилку.

– Перегрелась, – пояснила она. – Как же вам повезло, что вы потеете. Если бы я принадлежала к виду, желающему получить мировое господство, я в первую очередь обзавелась бы потоотделением, удобной обувью, грамотностью и умением вести бухучет по методу двойной записи.

– Конни, я могу тебе кое в чем признаться?

– Ты не согласен с важностью метода двойной записи?

– Нет, думаю, его преимущества бесспорны, – ответил я, набирая в грудь побольше воздуха и вдруг почувствовав желание опустить глаза в пол. – Речь… о твоем втором муже.

– О Дилане?

– Да. Я… был там в ночь, когда его неверно опознали.

Она замерла и пристально посмотрела на меня, склонив голову набок.

– Я все гадала, скажешь ты мне или нет.

– Подожди, ты что… Ты знала ?

Она кивнула.

– Мы знали, что ты опознаватель, и знали, что ты сделал. Но я сказала, что знаю тебя и что ты не такой уж и плохой. Что ты просто слабохарактерный… и тобой легко манипулировать.

– Так, значит, наша дружба – это обман? Ты и правда подсадная крольчиха?

– Нет, – ответила она, – никакого обмана. Все способны измениться к лучшему. Можно делать что-то плохое, а потом реабилитироваться, восстановить справедливость для себя и для тех, кому ты навредил. Я знала тебя до того, как ты насовершал ошибок, когда ты еще мог делать что хотел. Мне хочется верить, что частичка того Питера Нокса еще жива в тебе.

Я уставился на нее, не зная, что и сказать.

– Правда, я на тебя совсем не сержусь, – сказала она, поскольку я, очевидно, все еще не был убежден. – Мы знаем – ты говорил мистеру Ллисъу, что это не Дилан, и знаем, что твой протест отклонили. Ты мог бы сделать больше и думаешь, что все еще можешь. Ты можешь помочь нам, а мы, в свою очередь, можем помочь тебе. Это никакая не западня и не обман – это дружеское вмешательство. Ты понимаешь, что я пытаюсь сказать?