Фредерик Пол - Торговцы космосом [сборник litres]

– Слово предоставляется представителю «Ямми-колы»!

– Благодарю вас, господин спикер, – неторопливо ответил Колби.

Он любезно улыбался, но глаза его были холодными, как у змеи.

«Ямми-кола» – довольно крупная компания из тех, что считаются независимыми; однако мне вспомнилось, как Фаулер однажды упоминал о подозрительной дружбе ее руководства с Таунтоном.

– Если мне будет позволено выступить от имени Верхней Палаты, – начал Колби, – прежде всего я хотел бы поблагодарить нашего достопочтенного гостя за его блестящую, исключительно продуманную речь. Уверен, все мы с наслаждением слушали выступление человека, столь выдающегося по своему положению и успехам.

«Пой, пташечка, пой», – с раздражением подумал я. Ясно было, что это пышное вступление – лишь прелюдия к чему-то далеко не столь приятному.

– С позволения палаты, – продолжал Колби, – я хотел бы задать нашему уважаемому гостю несколько вопросов касательно законопроекта, представленного им на наше утверждение.

В зале послышался легкий шум; даже слушатели на галерке поняли, что заседание пошло не по сценарию. Мне же стало ясно все – дальше можно было и не слушать.

– На случай, если это ускользнуло от вашего просвещенного внимания, замечу, что сегодня в нашем зале сидит еще один высокий гость. Разумеется, я говорю о мистере Таунтоне.

Плавным жестом Колби указал в сторону галереи для посетителей. И действительно, там, меж двух шкафообразных парней, в которых я узнал уже знакомых охранников, багровела оплывшая физиономия Б. Дж. Таунтона!

– Перед нашим заседанием я имел честь кратко переговорить с мистером Таунтоном, и он снабдил меня определенными сведениями. Хотелось бы, чтобы мистер Кортни эти сведения прокомментировал. Во-первых, – змеиный взгляд налился сталью, – хотелось бы узнать у мистера Кортни, знакомо ли ему имя Джорджа Гроуби, разыскиваемого за убийство женщины и нарушение контракта. Во-вторых, хотелось бы узнать, верно ли, что мистер Кортни и Джордж Гроуби – одно и то же лицо. В-третьих, хотелось бы узнать, верны ли сведения, сообщенные мне доверенным лицом мистера Таунтона и в которых сам мистер Таунтон безусловно уверен, о том, что мистер Кортни является видным членом Всемирной организации консервационистов, известной всем добрым американцам как…

Зал взревел. Последних своих слов, должно быть, сам Колби уже не слышал.

Что произошло в следующие пятнадцать минут, я почти не помню. Все меркнет, расплывается, беспорядочно кружится в памяти, словно калейдоскоп. Помню лишь отдельные моменты, живые картины, застывшие и почти не связанные друг с другом.

Помню крики ужаса и гнева со всех сторон. Помню внизу, в ложе, искаженное лицо президента: он что-то кричит звукоинженеру, сидящему с ним в ложе, но я не могу разобрать ни слова. Помню устремленный на меня свирепый взгляд спикера.

Вдруг крики толпы прорезал голос президента, многократно усиленный динамиками:

– Объявляю заседание закрытым!

Помню ошарашенные лица законодателей, потрясенных такой неслыханной дерзостью. Да, в роковую минуту в этом маленьком человечке нашлись и мужество, и сила духа. Он хлопнул в ладоши – хлопок, усиленный динамиками, прогремел словно атомный взрыв, – и возле нас вырос десяток военных в элегантной форме. Личная охрана президента.

– Уведите его, – приказал президент, сопроводив свои слова величественным жестом; и в мгновение ока охрана окружила меня и повела с трибуны прочь.

Пока высокое собрание пыталось понять, что происходит, президент довел нас до двери. Лицо его было белым как мел, но он прошептал:

– Больше я ничего не могу для вас сделать. Но обсуждать и принимать решение они будут до вечера. Да хранит вас Бог, мистер Кортни.

И повернулся к залу – лицом к Конгрессу. Едва ли даже христиане при Калигуле с таким мужеством выходили на арену, полную диких зверей.

Телохранители президента были отборные, честные служаки, выпускники академии «Бринка». Лейтенант не произнес ни слова – но когда просматривал записку, которую в суматохе передал ему президент, на лице его читалось едва сдерживаемое отвращение. Я понимал, что полученный приказ ему не по душе, и так же ясно понимал, что этот приказ он выполнит.

Меня отвезли в Анакостию и посадили на личный президентский самолет. В полете не отходили от меня, покормили, один военный даже сыграл со мной в карты. Однако никто не обменялся со мной ни словом.

Полет на огромном неуклюжем лайнере, традиционно предназначенном для президента, длился долго. Потом кружили над аэропортом, ожидая посадки; глядя вниз, я видел, как проплывает под нами серая лента посадочной полосы. Когда мы наконец зашли на посадку, уже совсем стемнело. И на этом ожидание не закончилось. Я сидел, смотрел в окно и гадал, где сейчас Кэти. Удалось ли ей благополучно выбраться из Капитолия? Увижу ли я ее снова?

Лейтенант куда-то ушел один – и очень, очень долго не возвращался.

Я пытался убить время, перебирая в памяти вопросы – вопросы, которые приходили мне в голову и прежде, но до сих пор я от них отмахивался. Теперь же, когда будущее мое было темно и неопределенно, а в настоящем оставалось лишь сидеть и ждать, я в первый раз серьезно задумался о загадках прошлого.

Например:

Кэти, Мэтт Ранстед и Джек О’Ши сговорились, чтобы отправить меня «полежать на льду» – в буквальном смысле. Пусть так: это многое объясняет. Но не объясняет Эстер. И даже если на время забыть об Эстер, совсем не объясняет всего поведения Ранстеда.

Консы поддерживают межпланетные перелеты. Однако в Калифорнии-Мехико Ранстед саботировал опросы по проекту «Венера». В этом сомнений нет: тот простофиля, его доверенный, сам во всем признался. Быть может, Ранстед ведет двойную игру? Делает вид, что он конс, делающий вид, что он рекламщик, а на самом деле…

Теперь у меня появилась еще одна причина желать встречи с Кэти.

Лейтенант вернулся в самолет около полуночи.

– Все в порядке, – обратился он ко мне. – Снаружи вас ждет такси. Водитель знает, куда ехать.

Я встал и потянулся.

– Спасибо, – смущенно сказал я.

Вместо ответа лейтенант аккуратно сплюнул мне под ноги.

Я шагнул на трап. Дверь за мной захлопнулась, и я поспешил поскорее убраться со взлетной полосы.

Водитель оказался мексиканцем. Я попытался с ним заговорить, но он не понимал по-английски. Попробовал тот ломаный испанский, которым объяснялся в «Хлорелле», – он только недоуменно на меня вытаращился. Я мог бы назвать полусотню веских причин, по которым ехать с ним не стоило – по крайней мере, пока не разберусь получше в том, что происходит, – однако, поразмыслив, решил, что особого выбора у меня нет. Теперь, когда приказ честно выполнен, ничто не мешает лейтенанту аккуратно намекнуть своему начальству, где искать Митчелла Кортни, известного конса.