Антон Сергеев - Сказка с (не)счастливым концом(?)

– Ох, брат, соболезную! – искренне огорчился Серега. – Я-то, признаться, надеялся, что мама тебе перешлет как-нибудь мою писульку, хоть ты мне и говорил, что вы не общаетесь… От чего она?

– Сердце.

– Да, сердце – штука такая. Раз! И нет человека. Но, все ж лучше, чем мучиться от какой-нибудь хрени… – Трямкин не стал вслух упоминать рак, но Паша понял, что он имел ввиду. Как бы ни бились ученые со всего мира, они до сих пор не могли разработать универсальное и доступное широким слоям населения лекарство от этой чумы двадцать первого века.

– У меня, вон, мама тоже еле скрипит. Но работу не бросает. С деньгами у нас, как понимаешь, не ахти… Я пытаюсь как-то подхалтурить, – Серега вынул из-под вороха бумаг старенький ноут и похлопал по нему ладонью. – Даже прошел дистанционные курсы по работе в графических редакторах, ведению соцсетей. Пару заказов брал. Но, заработок этот очень ненадежный, – он со вздохом положил ноутбук обратно. – А тут еще вся эта тема с тюрьмой и инвалидностью…

– Да как тебя вообще угораздило на зону попасть? – спросил Паша. – Мы же с тобой сколько раз вместе ходили на митинги, и все было более-менее нормально!

– Сколько веревочке не виться… – снова вздохнул Серега. – В общем, после инста я вернулся сюда, в родные пенаты. Думал, найду тут себе какую работенку, выбьюсь в люди, перееду в Москву на постоянку… Все-таки, в провинции легче пробиться.

– Устроился в местное строительно-монтажное управление экономистом. Заказов у них было завались. Нормальная зарплата для начала, соцпакет, все дела. Да вот только через пару месяцев забрали тут у нас в КПЗ местного активиста. Он выявил нарушения при распределении подрядов на ремонт дорог и сильно наступил на мозоль мэру, накатав на него заявление в генпрокуратуру. Вот его и бросили в кутузку. А я и еще несколько человек стали выходить на одиночные пикеты с требованием освободить Васнецова – того самого активиста.

– Несколько дней нас терпели, а потом властям это, видимо надоело, и они отдали команду нас «завинтить». Меня принимали сразу шестеро ражих ментяр, причем по-грубому, как какого-то рецидивиста. А я всего-то вцепился одной морде в куртку, понимаешь! – Серега, начав свой рассказ тихим голосом, сейчас уже, сам того не осознавая, почти кричал.

– Ну, а дальше закрутилась эта гребанная репрессивная машина. Суд, показания этого гондона-майора, что я, якобы, нанес ему несколько ударов по лицу и в область печени. Иван Алексеевич Разин, сука, чтоб он сдох!

– Четыре года в Исправительной колонии номер четыре, будь неладна эта цифра, где меня избивали эти черти-надзиратели… И ведь, представь, какие гниды! Они специально делали так, чтобы «политические», к которым записали и меня, были в тюряге в роли «опущенных»! Знаешь, там ведь какие законы джунглей! Нельзя убираться в сортирах, мыть камеры, есть из посуды других «опущенных», докуривать после них бычки. Иначе ты сам становишься таким же. А эти паскуды спецом вызывали «опущенных», давали им сигареты, а тебя заставляли потом докурить!

– Меня хватило пойти в отказ лишь на два раза. Знаешь, как они потом меня дрючили?! Точно врага народа! По неделям отлеживался в больничке. Ну, а потом… Потом ты становишься как прокаженный. – Трямкин тихо раскачивался из стороны в сторону в своем инвалидном кресле, уставившись невидящим взглядом в стену позади Паши.

– Серег, все уже позади, – неловко промямлил Паша.

– Э, нет, Паштет. Позади это уже не будет никогда. Это теперь всегда со мной. Вот здесь, – Серега перевел взгляд на Пашу и приложил руку к груди.

– А что с ногами-то? – Паша опустил глаза, избегая встречаться взглядом с Трямкиным, и уставился на его округлые культи. – Ты их в тюряге потерял или уже после?

– На зоне, где ж еще. – выдохнул Серега. – Меня ж и после частенько били…

В этот момент в квартире раздался дребезжащий звонок, напомнивший Паше назойливый звон старого будильника, звавшего его в школу.

– Телефон, – пояснил Серега и почесал правую культю.

– Может, мне пойти взять трубку? – предложил Паша. – Вдруг что-то важное?

– Да забей! Это наверняка какая-нибудь материна подруга звонит. Что может быть важного у этих куриц?

– Слушай, может, тяпнем маленько? – Серега сделал характерный жест, несколько раз щелкнув пальцами по шее. А то насухую рассказывать про все эту шнягу слишком тяжело…

– Можно, – кивнул головой Паша. Он и сам был не прочь промочить горло парой рюмашек горькой.

– Тогда пойдем на кухню, – Серега развернул коляску и покатился в коридор.

На крохотной кухоньке, как подумалось Паше, можно было есть только вахтовым методом. Даже двоим здесь было тесно. Стоило кому-то сесть за стол, к плите или мойке было уже не подойти. Казалось, что, встав посередине, можно было дотронуться руками противоположных стен. Конечно, это было преувеличением, но не слишком большим.

– Располагайся, – Серега указал Паше на табурет, а сам полез в ящик под мойкой и выудил оттуда початую бутылку водки и две стопки. Затем к ним добавился пучок петрушки, найденный в стареньком холодильнике, и небольшая кастрюлька с вареной картошкой.

– Чем богаты, – чуть виновато развел руками Серега, подавая Паше вилку.

– Да все нормально, ты чего! – ответил Паша, стараясь не вспоминать те деликатесы, которые он без меры поглощал в Дубае. – У меня самого схожий рацион, – он ободряюще улыбнулся Сереге и поймал на вилку небольшую картошину.

– Ну что, за встречу? – Серега разлил водку в рюмки и поднял свою навстречу Паше.

– За встречу! – согласился Паша и смачно чокнулся с Трямкиным, пролив несколько капель на полосатую потертую скатерть.

Не успел Паша отправить в рот картошку и поставить пустую стопку на стол, как Серега вновь наполнил рюмки.

– После первой не закусывают, – быстро проговорил он, снова поднимая свою стопку. – Давай, за нас с тобой.

Друзья выпили еще по одной. Серега шумно занюхнул петрушкой и потянулся за картошкой. – Так-то лучше, – сказал он, жуя пучок травы.

– Так что с твоими ногами-то случилось? – снова задал терзающий его вопрос Паша.

– Они же как, гниды, бьют, – начал Серега, разливая по третьей. – Отводят тебя в спецкласс воспитания, значит, а там уже стая этих шакалов собралась. Давай, – он махнул свою рюмку, не дожидаясь Паши.

– Четверо или пятеро тебя держат, а остальные херачат дубинками по ступням. Потом меняются, когда устанут, твари. В рот тебе кляп вставлен, чтобы не шибко орал. Несколько раз за время экзекуции ты теряешь сознание. На этот случай у них ведра с водой припасены. В них же они тебя периодически топят. Я каждую блядь ихнюю запомнил на всю оставшуюся жизнь!

– Что за нелюди, – потрясенно прошептал Паша, ставя опустевшую рюмку на стол и забыв про закуску. – У них же наверняка семьи, родные. Зачем они это делают? Как они потом домашним в глаза смотрят?