Владимир Орлов - Валерий Синюха ищет ассистента

Когда я приблизился, он оторвался от книги и сказал, слегка заикаясь:

– Говорят, смотреть на мир через магический кристалл вредно для глаз. Хотя обычно это всего лишь безобидный кусок стекла. Или просто сильно исцарапанная линза.

– Моя девушка пользуется таким шаром, – откликнулся я.

– А как ее зовут? – спросил он, и я увидел в его глазах почти взрослую снисходительность.

– Эльвира.

– Да?! – он сделал страшное лицо и прыснул. – Надо же дать такое имя своему ребенку!

Эту дерзость я пропустил мимо ушей.

– Наверное, давно сидишь здесь на холодной земле? – спросил я.

– Не очень, – честно ответил он. – Я провожу опыт с внутренней проекцией. Пытаюсь соединить точки на панораме у себя за спиной.

Я повернулся на каблуках, чтобы посмотреть, о какой панораме идет речь. Новая автомобильная развязка вплотную подступила к поселку, отчего соединение с природой стало здесь крайне болезненным.

– Не волнуйтесь, я сделал все, чтобы эта автострада и эта развязка на заднем плане оставались в фокусе, – заверил он. – Мне придется испортить пару внутренних зеркал, которые переносят сюда панораму осинника, неотличимую от прежнего вида.

– Ты еще школьник и не слишком понимаешь, во что ввязался. Я бы на месте твоей мамы не отпускал тебя одного, – сказал я.

– Я знаю, вы ищете пятна. Только вот интересно как? С помощью приборов этого нельзя сделать, нет никакого алгоритма. Вы ведь магией занимаетесь?

– Никакой магии, главное, чтобы ничего не мешало, – объяснил я.

– Ничего-ничего? А если у вас сердце остановится или дыхание прекратится? – участливо спросил подросток.

Я развел руками, и он искренне рассмеялся.

Я ведь и сам понятия не имел, во что ввязался. То есть говорить-то я говорил, что все это необратимо, что мир больше никогда не будет прежним и другую чушь. Но только теперь я понимал, что грядут странные времена. И я впервые начинал задумываться о спасении. Только теперь от этого понятия поднимались клубы серы, оно было с двойным и тройным дном и на деле предполагало не спасение, а нечто другое. Радуга с фрагментами пересобранной реальности продолжала меня преследовать и внезапно начала сжиматься вокруг меня, пока не заключила в многоцветный сияющий кокон.

Я сел рядом на холодную землю, прислонившись к дереву, облюбованному юношей, с другой стороны.

– Я просто раздумываю. А вдруг ничего такого нет. Только гул бетонных зданий и больше ничего. Для меня важно состояние сознания до и после. Эти смутные отблески реальности должны завораживать или вводить в состояние глубокого уныния, выбрасывая меня на самую высокую орбиту самонаблюдения, – взволнованно признался он.

Я прочистил горло, но так и не придумал, что сказать ему в ответ.

Еще около пяти минут мы просидели рядом, ничего не говоря, каждый на своей волне, в волглой одежде, способные только на то, чтобы растянуться на ледяной траве и уснуть, но потом, не сговариваясь, встали и начали спускаться к дороге.

***

Я сидел на скамейке перед школой и ждал, когда по окончании занятий из-за ворот покажется старшеклассник, владеющий важной информацией о моем неизвестно где скрывающемся ассистенте. Я был вынужден терпеливо дожидаться так некстати навязанного мне стажера, чтобы в нарушение протокола не попасть в фокус кадровой инспекционной службы, более дотошной и свирепой, чем институтская служба безопасности. Притом что они обе уже ничем мне не угрожали, я по неизвестной причине вдруг решил не создавать проблемы бывшим коллегам из Стреглово.

Школе было лет сто тридцать, она размещалась в старой видавшей виды постройке из бурого кирпича, с сохраненными внешними признаками старения, но была изобретательно перестроена внутри. Судя по кованой ограде с вензелями и ухоженной территории, это заведение было одним из элитных. Это объясняло и удивительное трудоустройство моего подопечного.

Четверо мальчишек на школьной баскетбольной площадке, расчищенной от снега, играли в одно кольцо. Увидев зрителя, они начали показывать всякие фокусы с мячом: забрасывать его через голову, крутить фигурные обводки, и вообще рисоваться.

Но мое лицо было словно схвачено гипсом: я не мог улыбнуться или даже одними глазами послать луч-другой поддержки, так я был угнетен. Именно здесь на этой лавочке я вдруг так ясно почувствовал, что никак не могу примириться с реальностью, которая надвигалась на меня и на которую я сам надвигался неотвратимо. К счастью, планы мастеров дворового баскетбола резко изменились, и они с громкими возгласами покинули сцену. Я остался ждать, зажатый между школьными владениями, лишенными возраста и обращенными в тревожную бесконечность, и замаскированным под естественный ландшафт современным жилым кварталом.

О своей школе я почти не вспоминал, зато постоянно выслушивал рассказы Эльвиры, что за школа была у нее. И я никогда не понимал смысла этих историй. Они все были бессюжетными, но несли скрытый эмоциональный заряд. Вроде такого: «Я хотела во время перемены зайти в библиотеку, но заболталась с Майкой и не успела. И не знаю как, забрела в химический кабинет, дверь в лаборантскую была открыта. Никогда не забуду, что я почувствовала, когда увидела бутылку с серной кислотой. Это было… так странно…» «А что потом?» – обычно спрашивал я. «Уже не помню», – неизменно отвечала она, словно очнувшись. Со временем я перестал удивляться ее рассказам, решив, что в механизме ее памяти имелись неполадки.

Эльвира частенько неестественно таращила глаза, как от ощущения изумительного счастья. Я подозревал, что она использует неизвестное мне косметическое средство или тонкое приспособление для увеличения зрачков. Сколько я не разглядывал ее с близкого расстояния, требуя, чтобы она не шевелилась, я так и не смог обнаружить никакой машинерии. Обычно это заканчивалось неуместными прикосновениями. Возможно, так сказывался ее возраст – она продолжала чувствовать себя девочкой-подростком, но давно уже ею не была. Я бы поверил, что это последствия операции, скажем, пересадки глаз осьминога или кальмара. Я никогда ее не спрашивал. Полненькая и в очках – как раз такая, чтобы отвлечь меня от миссии и полностью погрузить в земную беззаботность.

Обычно у каждой пары была история «как смешно мы познакомились». Наша комедия приключилась в циклопическом офисном здании, наполовину недостроенном и настолько же неотделанном, где вместо клерков по коридорам слонялись люди в белых халатах, и где вторые полностью вытеснили первых во всех мало-мальски влиятельных учреждениях. Это была редкая минута покоя, после того, как я расправился с медицинской компанией, вложившей огромные деньги в технологию эффективного восстановления метаболизма, смешав их данные и обесценив предварительные результаты. И, довольный собой, я медитировал прямо посреди коридора где-то этаже на сорок втором высотного здания, когда вдруг услышал над собой довольно неприятный женский голосок, она что-то сказала или прошипела. Думала, что я не услышу, или, наоборот, хотела, чтобы не смог пропустить ее змеиное замечание. Еще секунда и я бы взорвался, но тут разобрал ее слова: она была любезна и говорила что-то приятное. А то, что я принял за шипение, оказалось милым и смешным речевым дефектом, который раньше всегда меня умилял, хотя новое поколение логопедов к тому времени его практически искоренило. Высокая, пухленькая, в кедах на босу ногу, в длинной просторной вязаной кофте, с романтичным каре и моим любимым дефектом, чуть было не нарвалась на мое отборное хамство.