Алексей Рожков - Космические Робинзоны

*****

Я твёрдо знал, что цыгане поджидали всех оставленных советских детей за воротами детского садика, прячась в подъездах, зарослях травы и помойках. Они высматривали вот таких-же как я брошенных мальчиков, которых не забрали родители и выставили из садика злые бессердечные ведьмы-воспитательницы. А самое ужасное было то, что я понял, что никогда больше не увижу нашей маленькой двухкомнатной квартирки, такой уютной и удобной, не увижу своей доброй мамочки, уставшего отца, большого, умного, сильного…

– «Наверное что-то случилось. Что-то непоправимое, страшное. Не могли же они просто меня забыть, они не такие!» – думал с ужасом я.

От этих мыслей становилось горько и обидно, страшно и безумно одиноко. Ведь никто так как мама не сварит суп, никто как отец не покатает на плечах, никто не пожалеет, не пойдёт со мной гулять… Это был конец, я стал беспризорником. Я пойду по дворам, по рукам и кончу жизнь в сточной канаве. У меня больше нет ни дома, ни родителей, ни одного близкого и родного человека. Слёзы жгучей предательской струёй подступили к глазам, я готов был расплакаться от жестоких слов злой воспитательницы, крывшей моих родителей благим матом, за то что они куда-то запропастились и сломали все её вечерние планы.

Помнишь лица вечно суровых, никогда не улыбающихся на улицах при встрече, советских людей? И тот самый диссонанс с фальшивим улыбками Запада, за каждой из которых крылась ненависть и волчий оскал капитализма? Так вот, я бы ни за что на свете не променял эти суровые уставшие лица советских тружеников, с их простой русской добротой, неприкрытой, надёжной, истинной, без наигранной театральщины, на улыбчивые маски-гримасы западников. Пусть не каждому понравятся наши хмурые физиономии, и уж совсем не каждый их поймёт, но не променяю я их на рафинированную лживую патоку американских наигранных, приторных улыбок, с белоснежными голливудскими зубами, которыми каждый из них, как вампир, готов вцепиться в глотку. Гнилые души за фальшивыми ширмами улыбок манекенов. Нет, Родя, по мне уж пусть лучше суровая сермяжная русская правда. По крайней мере она честная в своей вековечной злобе и бесконечной борьбе, порою сама с собой.

В тот сумрачный вечер я познал своё первое чувство одиночества. Оно было таким необычным, неприятным и болезненным, что комок подступал к горлу и хотелось выть на луну от обиды и тоски. Несмотря на то, что мой садик был буквально в паре кварталов от дома, я не представлял, если что-то случится с родителями, как я туда дойду. Как перейду страшную улицу с несущимися в никуда машинами и огромными красными трамваями-гильотинами. Как сбегу от шныряющих тут и там в поисках добычи цыган в цветастых длинных юбках и платках, то и дело кричащих «Позолоти ручку!». К тому же у меня, банально, как у того Остапа Бендера, не было ключа от квартиры где деньги лежат. Я готов был разрыдаться, чего по всей видимости и добивалась злющая ведьма, прикинувшаяся воспиталкой, каждую минуту раскалявшаяся от проклятий до красна.

Вдруг мне показалось, что я еле уловимо услышал голос моего деда, прошедшего войну, а перед глазами в дымке наворачивающихся слёз появился его образ в парадной военной форме и при полной амуниции, с орденами и медалями, который всё явственней стоял у меня перед глазами. В голове зазвучали слова:

– Ну чистый генерал! Не бойся, я с тобой! – сказал мне неизвестно откуда материализовавшийся дед.

Это точно был он, с неизменной дымящейся сигареткой в зубах и доброй советской улыбкой на знакомом с младенчества лице. Я оторопел. Помощь пришла откуда не ждали. Дед стоял передо мной и улыбался, совершенно реальный, живой, и я уже не был один. Теперь злой тётке – шиш с соплями, а не мои слёзы, я не отступлю ни шагу назад. Нет, я никак не мог предать, подвести деда, изменить идеалам революции и пролетариев всех стран, которые так активно объединялись в борьбе за всемирное равенство и братство. Поэтому я только с ненавистью смотрел, сжав кулачки на крашеную гидру, изрыгающую потоки ругательств и молчал, готовый ко всему.

– Врёшь, не возьмёшь, – шептал я про себя, глядя в её размалёванные глаза и силой воли удерживал поток детских слёз.

– Вот нарожают вас, иждивенцев, а самим потом дела нету. А нам что, личной жизни не иметь? – продолжала орать медуза Гаргонэр, – Ну всё, пошли! Я тебя выпровожу из садика, ждать больше не могу. И делай что хочешь, ты уже мужик большой, разберёшься.

«Большой» трёхлетний мужик, в моём лице, намертво вцепился в свой детский шкафчик с нарисованной красной звёздочкой, всё-таки не удержал пару скупых мужских слезинок и, глядя на неё исподлобья, прошипел:

– Никуда я отсюда не пойду! А ты… ты… Фашистка!

– Что? Что ты сказал, маленький негодник? Ты кого фашисткой назвал? Да за такие слова знаешь, что я с тобой сейчас сделаю!

Ведьма уже начала было снимать свой колдовской башмак с острым каблуком, чтобы, по всей видимости, пробить мой хрупкий детский черепок, но её страшному замыслу не суждено было сбыться. В этот самый момент, улыбаясь и шутя, совершенно беззаботно, в комнату группы вошли мои папа и мама. Я сначала не поверил своим глазам, так как был уверен, что никогда их больше не увижу. Но их образ не исчез и не развеялся, родители продолжали стоять в метре от нас, такие светлые и воплощавшие в себе всё добро этого мира. Ведьма-воспиталка сразу поникла, осела и начала что-то бурчать, клокотать и квакать как жаба.

– Что ж вы, родители, на часы не смотрите? У нас рабочий день до 6, а время сколько!

– Сколько?

Воспитательница посмотрела на часы, висящие на стене. Время-то было всего-навсего пять минут седьмого. Она скривила рожу. Вся её истерика и бесконечные события длились ровно пять минут.

– Вы уж нас извините, тут накладка вышла. Жену на работе задержали, а я думал она ребёнка заберёт. А потом мы как-то вот вместе встретились и сразу пошли за Сашей. Собственно, опоздали-то всего на пять минут, о чём разговор?

Ведьма не знала, что сказать, весь свой яд она уже выплеснула на беззащитного меня, а со взрослыми защитниками ей не хватало силёнок тягаться и спорить.

– Ну ладно, забирайте своего… – она явно хотела назвать какой-то гадкий эпитет, но её связки словно кто-то придушил невидимой рукой, и изо рта только вылетело шипящее, змеиное, – ребёнка-а-а-а.

– Мама, папа! А ко мне дедушка приходил! – радостно известил я родителей, – он мне помог не бояться!

Родители озадаченно переглянулись.

– Да вон же он, смотрите, – я потянул их за рукава в то место, где только что стоял, улыбался и цедил цигарку дед Иван, блистая орденами.

Но там уже никого не оказалось. Лишь лёгкий, неуловимый запах сигарет таял в воздухе, да растворялись в пространстве следы улыбки, словно у чеширского кота.