Георгий и Геннадий Живовы - Остров Немо

– Альваро, ты вытаскивай их, а я буду собирать чернила.

Погиб только один из гадов; остальных удалось изолировать друг от друга и после накормить. Моллюски сильно проголодались – и каждый набросился на свою порцию. В пробирке у Паскаля накопилось изрядное количество токсина. Океанолог с удовольствием рассматривал жидкость на просвет.

– Можем приступать к эксперименту?

– Этого хватит, – с радостью ответил Альваро, – а что с фильтрами и прочим?

– Все будет сегодня же.

Данита задержалась у Лона. Она ничего не могла поделать, и все же считала, что помогает хотя бы тем, что держит его голову у себя на коленях и молится. Жар не спадал, Лона лихорадило весь день, и пот лился градом. Данита поила полубессознательного Лона. Мальчишки – главным образом Энрике, бегали за водой, а после, когда пошел ливень, достали где-то ведра и поставили во дворике у антенны. С наступлением темноты Данита услышала крик: «Атас!». Кто-то из ребят, стоявших во дворе, таким образом предупредил о приходе лишнего человека. В контейнер заглянул Пун, лицо которого горело:

– Целый день тебя ищу.

– А как… ты смог найти?

– Поймал одного из твоих мальчишек. Пойдем домой.

– Я не могу… Лону плохо.

– Ты должна быть со мной, соседи спрашивают, где ты. Если они что-то заподозрят, нам обоим крышка.

– Но…

– Никаких «но», Данита. Ты попадешь в бордель, а меня расстреляют.

Данита встала, аккуратно уложила голову Лона на тряпки.

– Я приду к тебе утром, – произнесла она, хотя Лон вряд ли мог ее услышать.

В день похорон Ди проснулась в кресле. Спать в кровати, на которой перерезали горло ее новоявленному мужу, она не могла. Да и в кресле уснуть получилось только под утро, когда отяжелевшие веки сами собой сомкнулись, а в голове, превращаясь в кошмары, одержимо прокручивались воспоминания той трагичной ночи. Самый страшный сон, однако, был не про убийство, а про то, как Эмма нескончаемо, до потери рассудка соскребала с пола и мебели постоянно пребывающую, лезущую из каждой щели кровь. Бедняжка с трудом боролась с позывами рвоты. Сдерживала их банальная мысль, что если Эмма не возьмет себя в руки, то убирать придется не только эту невыносимую кровь, но и содержимое собственного желудка. Ночь продлила ей эту кровавую медитацию. Проснулась Ди от стука в дверь. Тут же, не дожидаясь ответа, в контейнер уверенно зашел Грателли с упакованным в пленку платьем. Траурные наряды, как и подвенечные, выдавались всего на день. Ди со смирением, близким к отупению, натянула на себя платье, приладила на голове шляпку, которая скорее нужна была как крепление для вуали, чем сама по себе; обулась в черные полусапожки на два размера больше, чем надо, и, в сопровождении Грателли и солдат, отправилась на церемонию прощания.

На острове не было принято устраивать похороны. Рядовых покойников просто отправляли в перемолку ровно так же, как и тела пассажиров «Линкольна». Правило было продиктовано не только экономией времени и сил, но и санитарией – заводить холодильную установку для хранения тел представлялось непозволительной роскошью, а без нее покойники сразу начинали гнить, источать смрад и могли стать причиной инфекций. Хоронить в море (а больше негде) тоже было несподручно: для утопления тел требовался достаточный груз, а металл был гораздо нужнее в строительстве. И, главное, островитяне, пережившие несколько первых голодных лет, а время это было страшное, почитали за догму не пускать еду на ветер, пусть даже эта «еда» – человеческое мясо. Поэтому процедура прощания – даже для близких усопшего – часто сводилась к последнему взгляду на тело, которое уносили ровно с того места, где перестало биться сердце.

Но для знати и выдающихся островитян все-таки устраивались полноценные панихиды. Грэм, как один из лучших футболистов, был любимчиком публики, и на следующее после разбирательства утро Судья принял решение организовать похороны так, чтобы попрощаться с чемпионом могли все желающие. Грэм был удостоен величайших из возможных почестей: его лицо загримировали, тело нарядили в элегантный, лишь немного потертый, классический костюм-тройку, с рубашкой. Покойника разместили в многоразовом гробу, который для таких случаев специально отлили из твердого пластика в мастерской. Ящик задумывался универсальным, подходящим под усопшего любых габаритов, и «маленькие» тела в нем смотрелись диковинно – будто им для чего-то оставили много места.

Гроб с Грэмом выставили на центральной площади, где еще недавно футболист забивал голы, где угрожал Чепмену, где женился на Ди. Подходить к телу не разрешалось, Судья опасался непредвиденных реакций, но можно было смотреть на покойного с трибун. Привилегированным жителям дозволялось выразить свои соболезнования лично вдове, то есть Диане, которая стояла чуть в стороне от гроба. И они подходили, почтительно выдерживая дистанцию друг с другом, но не с Ди. Мужчины норовили чуть ли ни прижаться к девушке, поцеловать ручку, приобнять. Ди с ужасом осознала, что похороны плавно перетекают в очередную свадебную вакханалию, а сама Ди, несмотря на истерзанное тело мужа на расстоянии вытянутой руки, – воспринимается куском мяса. Некоторые из «скорбящих» не удостаивали Грэма даже дежурного упоминания, зато рассуждали о будущем бале невест. Не хватало только таймера, регламентирующего эти монологи… Когда подошел черед Эммы, Ди, отрешившись уже от всего, не сразу расслышала и поняла ее:

– Какая дикость. Господи, какая же дикость. Куда мы с тобой попали, – вполголоса проговорила накрашенная и тоже наряженная в настоящее тканое платье, Эмма.

Ди оглядела ее.

– Эмма, Эмма… на тебе платье… Вэлери… помнишь, той, которую убили за СПИД.

Эмма отшатнулась от Дианы; действительно, это платье казалось ей знакомым… но она и подумать не могла, что Крюгер принес ей вещи покойницы.

– О господи. Точно.

Эмма развернулась и заторопилась к выходу с площади, но ускользнуть ей не удалось – ее ловко взяла под руку и мгновенно, танцевальным движением, развернула к себе Мариэлла.

– Милочка. Приходите вечером ко мне, у нас что-то вроде женского клуба. Делаем маникюр, обсуждаем новости. Познакомитесь со всеми, – Мариэлла, как настоящий лидер, сразу решила взять Эмму в оборот, – приходите, приходите. Вы же не против, Крюгер? Не боитесь наших дамских разговоров?

Крюгер уже успел подойти, и Мариэлла задала вопрос, как это делают, чтоб обозначить чье-то присутствие.

– Мариэлла, Эмма еще не вполне привыкла к острову… ко мне…

– А мы над этим как раз и поработаем. Эмма, ничего не стесняйтесь, у нас принято общаться искренне, но не обязательно – откровенно. Крюгер, полагаю, вас к нам проводит.