Ксения Трачук - Ради Евы

Борис неопределённо кивнул: он плохо помнил эту поездку, да и всегда избегал многолюдной ВДНХ.

– Так вот, я там побывала! – оживлённо продолжала Анастасья. – И поражена до глубины души! Другого слова не нахожу, правда!

– Поражена тем, насколько всё изменилось? – уточнил Борис.

– Изменилось, ещё как! Настоящий музей под открытым небом! Эти павильоны золочёные, музеи… Ведь мы тогда, студентами, этого просто не могли видеть: там был один большой рынок, разруха! А теперь… Один каток чего стоит: декорации, музыка, иллюминация! Знаешь, я просто не могла в это поверить, ведь во Франции такое про Россию пишут… Нет, я слышала, что многое восстанавливают! Но не ожидала, что Россия теперь такая! – с чувством закончила она.

– Ну, ещё много проблем, – дипломатично заметил Левин.

– Конечно! – согласилась она. – Но в такие моменты я жалею, что уехала… Да, я бы очень хотела сделать здесь что-то хорошее! Мне предложили один проект – по сути дела, новая система детских домов. Специальные посёлки, где дети будут жить с приёмными родителями… Хорошая идея, правда? Ты же знаешь, для меня это очень личное! Ведь я тоже могла остаться в каком-нибудь детском доме, если бы не тётя Мара…

При упоминании трагически погибшей тёти глаза Насти наполнились слезами, но она сдержалась: в конце концов, пусть Боря и не француз, но не обязан терпеть её эмоции…

«Как это неприятно – совершенно разучилась сдерживать себя! – думала она. – Могу расплакаться из-за чего угодно, как дурочка… А ещё собираюсь устраиваться на новую работу!»

Анастасья не замечала, с каким чувством смотрел на неё Левин: в эту минуту он окончательно уверился в правильности того, что собирался сделать.

***

Дверь Настиного номера, оснащённого замком не с электронной карточкой, а обычным, никак не хотела открываться. Она молча передала ключ Борису, и он, хоть и с трудом, но всё же справился с этой нехитрой задачей.

А что теперь? Никакого плана у него не было: наверное, нужно попрощаться? На завтра он купил им билеты в Мариинский театр: кажется, Настя говорила, что не раз бывала в парижской Опере. Ведь её тётя Мариетта была певицей и даже выступала в Театре Станиславского!

– Борь, извини, пожалуйста, если я странно вела себя сегодня! – сказала Анастасья, стоя в дверях как будто в нерешительности. – Это из-за того, что повидалась со своими – тяжёлая встреча… И спасибо тебе за цветы! Правда, это слишком. Но я очень тронута!

Борис, краем глаза увидев стоявший на столе букет – пять больших ярко-красных роз, – почувствовал прилив смелости:

– Насть, можно я загляну? На минутку…

– Хорошо, – с лёгким удивлением сказала она и зашла внутрь.

«Неужели он изменился?» – подумала она. Да, если бы в институте или тогда, в Париже, он хоть чуть-чуть проявил характер! Но ведь он, со всей своей юношеской влюблённостью, даже никогда не пытался за ней ухаживать!

– Настя, ты знаешь, я всю жизнь вёл себя как… Я никогда не решался! – словно прочитав её мысли, начал Борис, внутренне ругая себя и за выбор слов, и за дурацкий тон: что за мелодрама! – Послушай, в общем… Я ушёл от Лены – это окончательно. Мы разведёмся…

– Но…

– Лена сама уже нашла себе другого! Впрочем, это её дело. В общем, ты знаешь, что я никогда бы не решился на такое, если бы…

Видя, как Левин, почти не глядя на неё, стоит посреди слишком большого, довольно безвкусно оформленного номера, Анастасья невольно пожалела его. Она не сомневалась, что раз уж он, честный и правильный Боря Левин, осмелился… Смысл сказанного был для неё очевиден: несомненно, он хочет уйти от жены. Уйти к ней!

Анастасья почти не слушала, а он продолжал свой монолог, мучаясь от неправильности сложившейся ситуации, обиды, которую наверняка испытает жена, боязни встретить отказ… Честность и искренность его слов не могла не трогать – и это так контрастировало с парижским цинизмом, который уже почти стал её, её собственной второй натурой!

Оставив своё пальто и сумочку на кресле, Анастасья спокойно подошла к Борису, по-прежнему беспомощно стоявшему посреди комнаты, и положила руку ему на плечо:

– Может, хотя бы снимешь куртку? Или собираешься признаваться мне в любви прямо так?

Левин с готовностью выполнил её указание.

Да, никто никогда по-настоящему не признавался ей в любви – ни Жан-Ив, ни даже Джонатан Беккер, за которым она была замужем целый год… И уж тем более не Рафаэль!

Анастасья явственно вспомнила, как пятнадцать лет назад, когда они оба учились в Париже, а она уже жила на «Ла Мотт-Пике – Гренель» 22 22 Станция метро в Париже. – Примеч. ред. со своим женихом Жан-Ивом, Боря однажды поцеловал её. Довольно неумело и совершенно неожиданно: просто однажды провожал домой и вместо французского «bise» – традиционного прощального поцелуя в щёку, принятого у друзей, – легонько, но решительно чмокнул её в губы. Впрочем, в тот момент, уже по-настоящему влюблённая в Рафаэля, Анастасья не придала этому ни малейшего значения.

– Я люблю тебя. С первого взгляда – тогда, в институте… И всегда любил. Ты всё знаешь, ведь так?

На этот раз она сама поцеловала Бориса – и неожиданно почувствовала, что совсем не совершает насилия над собой. Прикосновение его рук, ещё холодных от уличного мороза, показалось каким-то бодрящим, освежающим, возвращая к ещё более далёким студенческим годам, когда он частенько провожал её до общежития…

«Я излечилась от Рафаэля, – думала Анастасья. – Это очевидно! Вот только… Ведь надо сказать, сказать Боре!..»

Однако ситуация не располагала к беседе. Минута, две – и они плавно переместились на кровать, застеленную аляповатым покрывалом с золотыми вензелями.

***

Бесконечный стыд – вот что испытала Анастасья, проснувшись на следующее утро и не решаясь даже повернуть голову в сторону спящего рядом Бори.

Она долго не могла заснуть: за окном завывала метель, а она перемалывала в голове всё то, что произошло с ней за последние несколько месяцев. Её собственные проблемы – а их хватало – оставались в подвешенном состоянии, и поездка в Россию не прояснила, а только запутала ситуацию.

Предложение о работе, озвученное её новой знакомой – Ольгой Гуссефф, очень её вдохновило. Речь шла о руководящей должности в фонде по созданию сети семейных детских домов. Но никакой конкретики не было! Чтобы переехать из Парижа в Москву, где у неё не было абсолютно ничего – ни кола ни двора, – требовалось соответствующее обеспечение. Эмоциональная и порывистая Ольга, имевшая мало опыта, об этом толком не подумала – и теперь приходилось думать самой Анастасье. Что бы заставило её, в её положении, бросить свою работу в Париже – пусть уже нелюбимую, но обеспечивающую достойный доход – и перебраться в Москву, из которой она уехала много лет назад?