Александр Ненашев - ТУ-184

Я помню, как в невероятно жаркий день когда-то давно, еще до войны, я ушел далеко за город, в путешествие с рюкзаком. Зашел далеко, но уже возвращался. Фляжка опустела, я выпил всю воду по дороге.

Жара была невыносимая, я загорел весь, обливался потом, но дорога назад была еще долгой. И тогда я свернул к небольшому болотцу, из которого обычно пили воду коровы. По колено зашел в ту лужу, а глубже в ней и не было, зашел и упал, как был – прямо в одежде; шлепнулся в воду и затих на долгое время.

Вода была не прохладная, а совсем даже теплая, но она меня расслабила. Вроде и было воды всего по колено, но когда лег, ее стало по шею.

Только все это произошло очень давно.

Гром гремел несколько ночей подряд, но дождь не приходил. Ночью все кажется намного звонче. Гром гремит и появляется чувство, что есть некий порядок, какая-то беспредельная сила, которая вправе погрозить тебе, порычать или поругаться. Видишь воочию, что есть нечто, что может легко построить всех и вся, потому что оно безмерно сильнее.

Сегодня ночью и вчера вечером все было тихо, ни единого намека на ливень, не было намека даже на тучи. И все же дождь упал. Старые приметы больше не срабатывают, и следует, видимо, запасаться новыми.

Первая новая примета – хорошая: пройдет дождь и появится крепкая надежда, что все возвращается в прежнее русло, жизнь пробует налаживаться. И может стать такой, какой была раньше, я хочу сказать – наполненной людьми.

Давно, много дней и даже месяцев назад утро я начинал с того, что кормил курочек. У тети Клавы из соседней квартиры, напротив нашей, был гараж. Вернее, гаражом он был раньше, когда дядя Сережа, муж тети Клавы, был и живой и в силах еще водить мотоцикл, то есть, ездил на нем по своим делам.

Когда дядя Сережа умер от какой-то болезни в легких, мотоцикл тетя Клава продала, а чуть позже завела в гараже курочек. Дядя Борис из соседнего дома заходил к Клавдии Никитичне, так полностью звали тетю Клаву, захаживал к ней в гости, и как-то сделал пристройку к гаражу, такую надежную стальную клетку, чтобы курицы дышали без труда, а пацанва и пьянчуги до них не добрались. Клавдия Никитична отпирала замок, заходила в клетку и кормила птиц. Я часто выходил во двор посмотреть, как она это делает. Пару раз, когда она уезжала к сестре в деревню, куриц кормил я, в точности соблюдая все правила.

Я просыпался в семь и даже еще не умывшись, шел во двор. Если день начинался с птичьей кормежки, он проходил с восторгом, радостью ко всему и ко всем. Может все потому, что день я удлинял себе на пару – тройку часиков, а может, курочки заряжали меня своим задором и подвижностью. Я ходил без устали целый день, переделывал уйму дел и оставался к вечеру по-прежнему бодрым.

Наш трехэтажный дом спрятался за пятиэтажками и отгородил нас от шумной людской толчеи и постоянного шума машин на главной улице. Мимо нашего двора по утрам, в обед и вечером проходили рабочие люди, но не через сам двор, а рядом, мимо, потому что двор был огорожен заборчиком, невысоким – всего в полметра высотой и не чугунным, а простым деревянным, из остроконечных выгоревших, серых от времен штакетин.

Вдоль заборчика бабушки – пенсионерки из первого и второго подъезда насадили цветов и поливали их прямо из окна шлангом. Цветы во дворе летом были всегда. Цветы стояли и в каждом окне во всем доме. Люди рабочие и простые прохожие, любуясь окнами с цветами, нет-нет, а набирались смелости, чтобы постучать кому-нибудь в дверь с просьбой дать им какой-нибудь отводок. Бабушки иногда давали в обмен на пятачок или десятник, иногда и не давали, оправдываясь, что сейчас не время, пока растение цветет его нельзя тревожить.

Общаясь с бабушками, я узнал, что такое курицы, как за ними ухаживать, узнал от них, что такое цветы. И, к сожалению, от них же узнал, что такое смерть. Не так их много-то и было, но они еще и умирали. В их квартирах селились или оставались жить их дети и внуки, но цветы не переводились. Дом у нас, может, какой-то особенный или место.

Однако война дом не пощадила. Не пострадало множество пятиэтажек вокруг, а наш дом на четверть разворотило взрывом. Счастье еще, что ракета была не из крупных. Разворотило заднюю часть дома со стороны первого подъезда, где были квартиры с первой по двенадцатую.

Тогда погибло семь наших соседей. Семь человек одновременно. Ракета была одна из первых вообще в войну в нашем городе, потому в доме и находились жильцы, это произошло ночью.

Теперь-то дом снова целый. Не такая ровная та его пострадавшая часть, но той раны больше нет. Я никогда не был каменщиком, но после того, как проделал гигантскую и смелую работу с газовыми баллонами, я почувствовал, что смогу снова сделать что-нибудь столь же грандиозное. И занялся строительством. Ходил на работу как простой нормальный работяга в соседний подъезд.

Зарплату мне давали книжками, посудой, деньгами, но больше всего мне нравилось брать журналы с картинками и фотографиями. Платили соседи из пятиэтажек, что стоят рядом с моим домом. Я просто выбирал какую-нибудь новую квартиру и шел туда после работы. Допоздна не задерживался, оставлял всегда пару часов светлого времени для домашних дел.

Когда и если желал, то оставался ночевать там, где была получка. Спать ложился прямо в одежде, на диван или на кровать. С собой я всегда брал, на всякий случай пару лепешек и несколько банок тушенки.

Нож или открывалку консервную я не брал никогда. Мне всегда нравилось разгадывать загадки, искать на них ответ. Дело в том, что очень часто мне не удавалось найти в новой квартире нож: наверно, потому, что хозяева, наспех собирая пожитки, в надежде эвакуироваться, забирали с собой ложки, вилки, ножи.

Но в квартирах оставались отвертки, стамески, гвозди, в конце концов, и я с удовольствием решал такие задачи перед ужином.

В одной квартире по улице 40 лет Октября нашел только молоток. Но вот ванная в той квартире была выложена кафелем. Я наколотил хороших крупных осколков, чтобы ими открыть консервные банки. Вот это было приключение!

Приключения в той квартире продолжились, когда нашлось множество старинных хрупких пластинок и патефон. В тот вечер я наконец-то снова обрадовался музыке. Я ее услышал даже сквозь треск и скрип.

Потом ко мне пришла невероятная мысль, а будет ли патефон играть пластинки современные с музыкой, которая мне нравилась намного больше, чем песни бабушек и дедушек. Я забыл про тушенку сразу, оставил нетронутой даже вскрытую банку со сгущенным молоком, крепко обхватил патефон и отправился за пластинками. Я-то знаю, где по – соседству самая лучшая коллекция пластинок. У Серегиных из семьдесят третьего дома на Танковой. У них и видеокассет было видимо невидимо.