Татьяна Буглак - Три Л. Том 2. Люди

После разговора с Львом Борисовичем отношение Лены к «манекену» изменилось, но не сильно. Ей было больно за того, кого создают идеальным рабом, давило чувство беспомощности, но не более того. Девушка была уверена, что эксперимент совершенно законен, а значит, изменить ничего нельзя, нужно выполнить заказ и постараться забыть обо всём. И только любовь к сказкам и полудетская вера в то, что её слова будут услышаны «манекеном», немного успокаивали Лену. О том, чтобы увидеть своё творение живым, вернее, как она тогда считала, действующим роботом, она и думать не хотела.

Задумалась Лена о судьбе Лепонта, только когда увидела мальчишек. Живые, думающие, запертые в стенах подвальной палаты-лаборатории дети – это было так же страшно, как и виденные на уроках истории кадры из концлагерей полуторавековой давности. И Лена точно так же, как требовала пустить её к детям, потребовала, чтобы ей дали увидеть Лепонта, помогать ухаживать за ним. Лев Борисович не смог ей отказать.

Девушка пришла в лабораторию с родильной камерой через две недели после подписания постоянного договора с центром и за несколько дней до рождения Лепонта. Лена, видела много фантастических фильмов и думала, что родильная камера, похожая на стакан-переросток, будет стоять посреди зала, наполненная какой-нибудь красноватой или жёлтой, как лимфа, жидкостью, а тело Лепонта будет плавать в ней горизонтально или в позе эмбриона, как показывали в кино. Но ошиблась. Лаборатория оказалась довольно просторным помещением, небольшая часть стены которого была застеклена, словно там находился высокий и узкий неосвещённый аквариум. Жидкость в камере выглядела более густой, чем вода, и казалась белесоватой, словно в ней разбавили немного молока. Сквозь неё просматривались выходившие из боковых и, наверное, задней стены манипуляторы и какие-то непонятные приборы, очень отдалённо похожие на выводы медицинских тридов. И в этой белёсой жидкости, почти у самого стекла, спиной к лаборатории стояла мужская фигура. Не на полу, как вскоре поняла Лена, а вися в этой жидкости вертикально.

– Так намного удобнее работать с тридом, меньше места требуется, да и мозгу легче – кровообращение не нарушается, – шепнул Лене учёный.

Лена кивнула, разглядывая высокую фигуру в облегающем костюме из мелкоячеистой сетки розовато-сиреневого цвета. Лев Борисович, снова уловив вопрос во взгляде девушки, негромко объяснил:

– Этот костюм – новая разработка. Он подключён к роботу-аватару, через него мы стимулируем нервные окончания, давая первичные представления о движениях и развивая мышцы.

– Как он питается? – так же тихо спросила Лена, которой становилось плохо от одной мысли, что Лепонт может глотать эту белёсую жидкость.

– Он сейчас стоит к нам спиной, а так вы бы увидели, – вступил в разговор сидевший у пульта лаборант. – Незачем придумывать что-то, когда всё давно придумано природой. Мы кормим его через пуповину, питательные вещества поступают прямо в кровь. Дыхательные и глотательные функции пока заблокированы. Ещё что-то нужно, профессор?

Спросил он вроде бы вежливо, но истинный смысл вопроса был совсем другим: «Зачем вы её сюда привели?» Лев Борисович понял это и ответил довольно громко:

– Нет, спасибо. Продолжайте наблюдение, мы уже уходим.

На звук его голоса фигура в родильной камере обернулась, и Лена увидела бледное лицо в ореоле казавшихся совсем тёмными волос: закрытые глаза с длинными ресницами и радостная улыбка узнавания, улыбка не куклы, а разумного существа, человека. Наверное, именно тогда девушка и полюбила его, увидев в том, чью внешность лепила совсем недавно, не идеал красоты и не несчастного раба, а личность , пусть пока и не осознающую себя полностью.

Лена настояла на том, чтобы присутствовать при рождении Лепонта. Этот процесс был долгим, сложным и, что понятно, отчасти напоминал обычное рождение. Тело с помощью манипуляторов освободили от костюма-сетки, разместили горизонтально, чтобы оно не пострадало от непривычной ещё силы тяжести, затем начали откачивать из камеры жидкость. На это ушло больше получаса, а потом ещё пришлось ждать, пока тело немного обсохнет. Потом его через открытую теперь стеклянную панель перенесли на каталку. Лицо парня быстро покрывалось тонкой, словно высохшая яичная маска, сразу же растрескавшейся плёнкой – раньше она предохраняла Лепонта от непроизвольного глотания жидкости и не давала открывать глаза. Едва плёнка высохла и рассыпалась, от тела отсоединили силиконовую «пуповину». Лишённый кислорода организм стал бороться за жизнь, заработали лёгкие, парень хрипло вдохнул воздух, сразу же закашлявшись, и закричал. Это не был крик младенца. Лене как-то, ещё на медицинских курсах, пришлось помогать при стремительных родах, и она знала, что первый крик ребёнка – просто первый вздох. Здесь же был именно крик страха и боли, причиняемой ему всем – ярким светом, запахами, какофонией звуков, грубыми прикосновениями ассистентов, холодом каталки. Мозг Лепонта осознавал происходящее, и учёный с девушкой это поняли.

Лена помогала Льву Борисовичу устроить парня в боксе и думала о том, что он не похож на того, кого она лепила. На первый взгляд он был той, сделанной ею по заказу центра копией Лепонта, но она, помнившая каждую чёрточку лица «манекена», видела отличия: немного иную мимику, непроизвольную, незаметную в «манекене», а теперь проявившуюся небольшую асимметрию. Да и вообще всё было иным, пусть и похожим на Лепонта, но так, как бывают похожи близкие родственники. Он не был ни копией умершего манекенщика, ни копией её «болванки». И Лена радовалась этому, радовалась, что он иной , не запрограммированный, непредусмотренный экспериментом. Он был человеком .

Это его отличие, его личность проявилась сразу, но на второй день стали заметны ещё больше. И из-за этого Лена не смогла коснуться парня, чтобы сделать обычный вроде бы массаж: она должна была прикоснуться не к «манекену», а к незнакомому человеку, которого – она поняла это именно в тот момент – она любит. И тогда у неё впервые вырвались слова, которые она потом повторяла много раз: «Он – не они». Мальчишек она жалела, начинала любить, но они были детьми, а он – нет.

Вечером к ней зашёл Лев Борисович. Он часто приходил почаёвничать и поговорить о дневных делах, в основном о детях, за которых переживал так же, как и Лена. Но в этот раз он, осторожно накрыв её запястье с комом своей широкой ладонью, очень тихо спросил:

– Ты его любишь?

Лена, поняв смысл вопроса, кивнула. Учёный сделал движение, словно хотел обнять её за плечи и сразу остановился, и ещё тише сказал: