Михаил Медведев - Кровь и чернила

Иногда она, конечно, читала фанфики про Бенди, Санса и Джеффа Убийцу, а порой и о том, как они устраивали долгими зимними вечерами чайную церемонию, но исекаи всё-таки были на первом месте её читательских симпатий. В любом случае, вкусы учителей литературы безвозвратно устарели.

На улице стоял день. Девочка уже вернулась с прогулки со своим нарисованным псом, а потом пошла к шкафу – она давно не читала книг, и хотелось поглотить ещё одну интереснейшую историю. Она открывала то одну книгу, то другую, и ей ничего не нравилось. Когда девочка перебрала половину книг, она сказала:

– Если нет культивации, значит – неинтересно.

Но её взгляд застрял на синей папке. Девочка её достала. На ней была надпись: "Больной мир" и подпись "Шнурок". Она её открыла, увидела написанные ужасным почерком страницы, вчиталась в них и упала в обморок.

Книга представляла из себя произведение в жанре, пограничном между антиутопией и полной чушью. Это была полную противоположность книгам про бесстрашных и всесильных культиваторов, получающих всесильную мощь: по сюжету, некий безумный учёный, оказавшийся на острове Иванченко превращал людей в хромых, косых, кривых калек, прислонявшихся к берёзе и дававших дуба, потому что считал, что это каким-то образом вернёт сострадание в их каменные сердца. Впрочем, автор был прав: это работало от силы процентов в пяти случаев. В конце концов, калеки убили Иванченко, но из-за множества болячек, в излечении от которых мог помочь только убитый, жители лепрозория померли – кто быстро и безболезненно, а кто-то долго и мучительно следом. Шнурок совершенно случайно написал "Больной мир", когда находился в состоянии лютой меланхолии. "Если бы не это произведение, я бы застрелился" – признался как-то он Кариму. "Поэтому ты написал такую гадость, чтоб застрелились все мы" – ответил сусло с пятнышком суслу без пятнышка. "Спасибо. Я так и знал." – ответил Шнурок, закинул свою бессмертную рукопись в самый дальний угол шкафа и лишний раз её сторонился – будто если он откроет её ещё раз, он вновь потеряет вкус к жизни.

Может, Иванченко и был безумцем, но Маше, вспомнившей случай, когда её папа в прошлом году заболел не на шутку, показалось, что кто-то на небе действует похожим образом…

Увидев, что в папке больше нет ничего интересного, она уже хотела кинуть её обратно, но её остановил Шнурок.

– Читаешь мою книгу? – спросил он девочку.

– Да. – ответила она.

– Ну и как? Говно редкостное?

– Вроде бы не совсем и говно… Вполне хорошая книга.

– Странно. – ответил Шнурок. На его памяти это был первый раз в жизни, когда кто-то похвалил его нелепый опус. – У меня было желание как-то даже сжечь это уродство, чтобы его больше не видеть.

– Сжечь? Ты уверен, что надо сжигать книгу, где все настолько сильно страдают, при скрабблере? Вдруг ты тоже подхватишь какую-нибудь смертельную болезнь? – спросила его Маша.

Да, Шнурок и так обладал умением притягивать к себе неудачи, а если он ещё и "Больной мир" при скрабблере сожжёт, то ему придётся подыхать каждый божий день – как будто он не Шнурок, а Кенни.

– Ну да, ну да… Просто забудь о ней навсегда.

– Хорошо. – ответила Маша.

Девочка закинула книгу "Больной мир" в помойку.

– Там ей и самое место. – ответил Шнурок. – Теперь настала гармония.

– А ты ещё что-нибудь писал?

– Да. – начал свою речь Шнурок. – "Больной мир" был лишь одним из моих бессмертных произведений. Однако я тебе скажу, что мои остальные творения были лишь ненамного лучше. Например, я пытался писать стихи, но каждый раз получался какой-то вздор. Вот один:

Тихий ангел пролетел,

Он немного обалдел…

Шнурочек продолжил читать стих, и только первые две строки имели внятную рифму. Остальное напоминало песни Лаэртского, только без свойственного ему шарма, превращавшего его похабщину в высокое искусство.

Ведь крылом этот паскудник

Вервие с ковром задел

А ковёр ему советский

Хрясь по щам как ангелочку,

А потом он, матеряся,

Взял, в полёте сделал бочку

Пал он, но не как Люцифер, (с ударением на "и" – прим. авт)

А как слесарь из окна

Был тогда этаж девятый…

"Клац"! – зубами об асфальт…

Ну а дети тут как тут,

Ус углём как нарисуют

На скамье бабульки чуют,

Что алкаш Семён припёрся.

–Вот ты сволочь! – всё кричат.

Невдомёк-то им, что ангел

Всё под крышами летает

И не надо их сшибать

Заводскими, блин, коврами…

– Отлично. – сказала Маша. – Слушай, есть у тебя какие-нибудь ещё стишки?

Кажется, он хочет её убить своими литературными изысканиями.

– Есть. – ответил Шнурок. Я даже сочинил язвительную эпиграмму на дорби.

– На кого-на кого?

– На дорби. Ты не знаешь, что это за существа?

– Я совершенно не в курсе, кто такие дорби. Объясни.

-Так вот, дорби очень любят воровать телевизоры. Они чем-то похожи на колобков, только куда более омерзительны внешне. Ещё они фанатично верят в пастора Наживку, которого они считают своим богом.

– А кто такой, этот пастор Наживка?

– Да придурок он, просто придурок.

– Тогда почему они считают его богом?

– Я не знаю. Ты, конечно, можешь у дорби спросить, но лучше не спрашивай. Они меня чуть не отчесали за то, что мы пытались телевизор вернуть…

– Понимаю. Я знаю одного сумасшедшего, который объявлял себя богом, а потом утонул в унитазе по пьяни. Его звали Иван Давидович, вроде бы.

– И это то же самое. Вот слушай:

А дорбасы в ус не дуют

Телевизоры воруют!

Всё не знают, идиоты…

Выключил – Наживки нет!

Сказав это, Шнурок покатился по полу от смеха.

– Ну да, ну да… – сказала Маша. – Очень смешно.

– Ты ещё другие мои стихи не видела. – ответил ей Шнурок и отвёл её в ту самую комнату, где он вместе с Каримом крутил Шпатель на своём сверле по ночам. Порывшись в тумбочке, он достал тетрадь с надписью "Стихи" и начал читать.

Некоторые стихи он вообще не стал читать – либо потому что они состояли из одной строки – видно, Шнурка муза внезапно посылала на три весёлых буквы, как только он хотел написать вторую строчку:

Я написал сей стих при свете солнца…

Или:

Скажу тебе, сердечный друг Карим…

Либо, как стих "В Неаполе" или неоконченная поэма "Сказание о сморфах в эпоху Хэйан" состояли практически из одной матерной лексики. Ясно было, что впечатлительной десятилетней девочке, даже привыкшей к садистским стишкам про маленького мальчика,что по стройке гулял, и всякому хулиганству вроде "Вышел заяц на крыльцо, почесать своё яйцо", не стоит читать такое на ночь заместо сказок.

Впрочем, скоро, 4-го июня, ей исполняется одиннадцать годиков, но это не отменяет абсурдности сей идеи.