Kalipso Moon - 400 000 знаков с пробелами

–“ Ипросто как сериал, когда слушаешь чужие истории, а когда рассказываешь свои – сложно”, – сказала учительница. “Но мои сериалы все про антигероя, про меня. В этом году я отказалась от родителей. Да, я прямо так им и сказала – с этого дня я считаю себя сиротой. Дома я искала в интернете, можно ли отказаться от них официально, оказалось можно до 18 лет, а взрослому нельзя. Все их сообщения в ватсапе я скипаю в бок и не читаю. Там и так видно начало: поздравляют с чем нибудь, как будто ничего не случилось.. И самое ужасное, что я не чувствую себя от этого плохо, наоборот..” И она добавила почти шепотом, как ужасную тайну: “Я чувствую себя очень хорошо… Я нарушаю заповедь “любить и почитать своих родителей”… Еще я не чувствую угрызений совести.. И если бы меня спросили, что бы я хотела изменить в своей жизни, если бы мне дали шанс вернуться в прошлое, то я бы ответила бы, что хочу отказаться от них пораньше, а не в 40 лет”.

–“ Скулитьо прошлом – не самая лучшая идея. Но оголяя свою душу перед вами, случайными людьми, я могу проговорить свои детские сомнения и страхи, чтобы лучше их понять. И понять, что они до сих пор имеют для меня огромное значение и объясняют все последующие поступки в моей жизни, которые я совершаю с одной только мыслью – не почувствовать снова такую же боль, как в детстве; чтобы не жить еще и с ней последующие годы. Мне становится понятно, что многие взрослые до сих пор живут с детскими огорчениями и через их призму смотрят на окружающий мир. Их нужно согревать так же, как и детей. Я хочу, чтобы моя откровенность и открытость помогла другим вспомнить и пережить горькие события детства. Я хочу своей искренностью разбудить их воспоминания, вытащить, и обнять этого ребенка, которым станет взрослый в этот момент, чтобы он пережил это сейчас вместе со мной.”

– “Награни смертельной боли у меня лежат два воспоминания”, – продолжила учительница. “Будучи нелюбимым ребенком, я смогла скопить в душе огромное количество нерастраченной любви. И однажды летом на даче я нашла серого полосатого котенка. Даже не то, чтобы нашла. Я обнаружила место, где родились дикие котята и каждый день ходила на охоту за ними. И мне удалось одного подманить. И я носила его за пазухой и ухаживала за ним. Я стала его мамой. Через неделю он сам стал бегать за мной. Этот серый комок бежал за мной даже по лесной тропинке, когда мы пошли на озеро. А когда я залезла купаться, он поплыл за мной истошно мяукая. Он очень боялся плыть, но делал это, чтобы найти меня. Я его подхватила, вытерла полотенцем. Он был моим. Все оставшееся лето я уговаривала родителей забрать его с собой и они соглашались. И наступил день отъезда. И в самый последний момент, когда мы уже были готовы идти на станцию, они сказали, что его взять нельзя. Они объяснили, что тут ему будет лучше, тут он будет на воле. И я согласилась, потому что хотела, чтобы ему было хорошо. И мы ушли тихонечко, чтобы он не видел. Мы уже стояли на перроне, вдалеке гудел поезд и вдруг деревенские собаки сбилась в кучу и лаяли на кого то. И я увидела, что в центре сидел прижав уши мой серый комок счастья и мяукал. Скорее всего он искал меня возле дома, и не найдя, побежал искать. В этот момент подъехал поезд. А я побежала в эту стаю спасти его, но меня схватили родители и засунули в вагон. И я стояла у окна и смотрела, как он там один, такой маленький, все звал и звал меня, а собаки прыгали на него. Я билась в истерике. Я знаю, наверное его растерзали, а я ничего не сделала”, – учительница заплакала. Мы молчали.

–“ Месте.. на месте родителей, я бы отогнала собак”, сквозь всхлипывания продолжила она. “Я бы не села на поезд, если бы у моего ребенка такое произошло. Мы бы взяли котенка с собой, и нашли ему другой дом, если бы трудно было его содержать.. Я бы это так не оставила. А мне сказали, что ничего не случилось и он убежал домой. Все дни я лежала и плакала. Потом бабушка купила мне игрушку – длинноногого лиса. С большой головой и полосатыми руками и ногами, этот лисенок в шортах стал моим утешением, моей заменой котенку, моим Лисиком. Столько моих слез впитала его желтая мордашка, столько выслушал он обид. Но однажды эта игрушка понравилась моему брату. Сначала мы с ним дрались за Лисика. Потом мы дрались, брат плакал и меня били и наказывали за то, что я не даю Лисика. Потом мне сшили куклу с такими же телом, как у него и с мохнатой головой, но мне был нужен только он. “Но ты же уже большая”, сказали мне, и забрали его навсегда.

– “Воттак у меня всё начиналось и живо до сих пор. Однажды я в задумчивости сказала своей тете, сестре отца, что не понимаю, почему ничего не чувствую к родителям, почему не могу обнять. И она сказала: “Так конечно, они же тебя маленькую тут бабушке оставили, а сами уехали с маленьким братом. А потом тебя забрали только через год. Я помню, как вы приходили тогда к нам: бабушка и ты на тонких ножках, тапочки на ногах были у тебя огромные, резинками к ногам привязанные, чтоб не слетали. А отец на матери вообще жениться не хотел. И вот пришла твоя мать к нам тогда и говорит: или мне аборт придется делать, или уехать в другой город от стыда. И мать заставила отца жениться. Все планы ты ему испортила”. И я стала вспоминать раннее детство. Я действительно помнила только дом бабушки. Но я всегда думала, что это потому, что мы к ней приезжали каждое лето и это воспоминания той поры. Но чем больше я вспоминала, тем больше убеждалась, что я росла как никому ненужный зверек.

– “Так,постепенно, я вспомнила, как прошло мое самое раннее детство в узкой комнате бабушки. Слева и справа от окна там стояли две кровати, был сервант с вишневыми компотами в трехлитровых банках. В его выдвижных ящиках лежали дедушкины медали, дед был танкистом. Помню шкаф с одеждой. Для меня, ребенка, в этой комнате не было ничего: ни бумаги с карандашами, ни стакана с водой, ни игрушек, ничего. Только железный горшок. Я была как животное в клетке. Каждое утро меня сажали на этот горшок и уходили, предупреждая, что нельзя вставать, пока не покакаешь. А я не хотела. Наверное потому что мало пила. И я сидела на нем часами. Иногда у меня начинала болеть спина и я кричала: “Ба-бу-ля! Ба-бу-ля!”.. Я хотела спросить, можно ли мне встать с горшка. Тогда в дверь просовывалась голова дяди Валеры, который там жил в комнате напротив. У его семьи только что родился ребенок, с разницей со мной примерно в 1,5 года, другая внучка. И он сквозь зубы шипел на меня: “Не ори.. и не смей открывать эту дверь.. если я увижу, что ты вышла… и он многозначительно замолкал. Я боялась его безумно и не смела выходить из комнаты. Сейчас, во взрослом возрасте, я понимаю всю эту ситуацию. У бабушки было 2 дочери, которые обе родили и вышли замуж. Одна родила двоих, другая пока одну. И чтобы облегчить жизнь одной из них, она предложила ей меня оставить, а самой ехать за мужем в другой город. Но я не понимаю ситуацию в том плане, что там же жила семья с ребенком, мать которого закончила педагогический университет. И не смотря на свою профессию, и то, что там жил и мой дедушка и бабушка, они все спокойно относились к тому, что с ними в одной квартире живет другой затравленный двухлетний ребенок, как животное, запертое и испуганное, без любви и тепла, просто закрытое. Моим развлечением было сидеть на кровати и в пол оборота смотреть в окно. И за тот год, что я там прожила и просидела у окна, мой позвоночник успел сформировался закрученным в спираль, S-образный сколиоз. И сколько бы я ни ходила потом на лечебную физкультуру, не смогла это исправить. Потому что горбуна, выросшего в бочке, нельзя вытянуть обратно. Если бы позвоночник искривился потом, но выросший ровным, наверное его можно было бы как то исправить.. Но мой так вырос.. и с разными по высоте плечами, с защипом в правый бок… вот какой я стала. Однажды я сидела на горшке и очень сильно старалась сделать так, как они просят, и у меня выпала кишка. Меня стали водить по врачам и проверять, почему я не какаю, руки и ноги на сгибах, как и все лицо, стали чесаться, я их раздирала до крови, до сукровицы. Меня водили еще усиленнее по врачам: я глотала резиновую кишку и из меня откачивали в майонезные баночки желудочный сок. Со временем я начала издавать неконтролируемые нервные звуки мычания и шевелить губами так, словно нюхаю нос. Я плод дурного воспитания в некотором роде.. В комнате, где я жила, не было зеркала и я не видела себя. Я была просто я, существо, которому ничего нельзя, больное, раздражающее всех. И только по вечерам, когда с кухни приходила бабушка и расчесывала мне волосы, я успокаивалась. Я любила только ее, как любил бы любой зверь руку, которая его кормит.