Елена Филон - Окатанский боец

Оката же мирный город… хотя, правильнее будет сказать – был таким до того дня, пока внутри его стен не появилась первая бойцовская яма. Так называемый филиал арены, что была сооружена в Тантуме сразу после того, как руководство было распущено, и во главу угла стал первый избранный народом намал.

Отец рассказывал, что история бойцовских ям берёт своё начало ещё с тех далёких времён, когда на территории ныне несуществующей Южной Америки городами правили банды: жестокие убийцы и насильники, мародёры, бывшие криминальные авторитеты и просто люди, что добровольно пополнили ряды банд после первой вспышки Конца света.

Именно банды придумали ямы, как развлечение. Всё начиналось с того, что они отбирали детей и подростков, исключительно мальчишек, сажали их в клетки, клеймили за ухом, и ежедневно натаскивали, как бойцовских собак, которых выставляли друг против друга на смертельных поединках.

С тех времён изменилось немногое… Разве что вместо людей в кровавых боях теперь участвуют морты, да и стимул их заключается вовсе не в том, чтобы самому выжить, а скорее в том, чтобы спасти сородича – ребёнка, свою ставку на бой. В остальном – та же жестокость, та же грязь и земля, пропитанная кровью.

Отец рассказывал, что переселенцы, успевшие на борт спасательного судна, отправляющегося в Тантум, и рассказали руководству о кровопролитной забаве. И если руководству идея сотворить ад на земле не пришлась по вкусу, то спустя годы первый совет намалов не на шутку воодушевился этой идей. Ведь это – справедливость. Так они посчитали. Расплата, которую морты должны понести.

За что?.. Да просто за то, что посмели существовать.

Три дня спустя

*Радио-апокалипсис*

*Зомби-волна *

Track # 6

Raign – «Empire Of Our Own»

Сообщение: «Вал. Всё тот же мерзкий надменный взгляд красных глаз на белом, как снег, неправильно миловидном лице. Он – настоящий дьявол воплоти, за что природа наградила его такой смазливой внешностью? Дайте ему коня, и я признаю, что передо мной Его величество принц, какого-нибудь чудненького рафьего королевства!

А ещё, Вал последний в этом мире, кому можно доверять. Д.»

***

Всё вокруг белое. Высокий белый потолок, белоснежный пол натёрт так, что я могу видеть в нём своё отражение. Белые стены. Белая мебель: кресла, стулья, продолговатая конструкция в виде буквы С… Кажется в прошлом это называлось репесшеном, или ресепшеном, как-то так, я точно не уверена. Рядом стоят цветы в высоких вазах. Белые. Белые вазы, белые бутоны, белые стебли и листья.

Никогда не видела ничего подобного. Это похоже… похоже на чистый холст перед тем, как художник сделает первый мазок кистью. И на детскую разукрашку тоже похоже.

Беззвучно ступаю в сторону белоснежных дверей, которые с тоненьким приятным звоном разъезжаются в стороны, и взору предстаёт тесная квадратная комнатка с белыми, как и всё в этом здании, стенами.

Я знаю, что это. Один из плюсов заточения в монастыре – это возможность изучать историю наших предков и читать книги. Много… очень много книг и журналов, в одном из которых я видела рейтинг самых необычных лифтов в мире, среди них был даже с прозрачным полом, и такой, что поднимался и спускался прямо внутри огромного аквариума.

Этот лифт ничем особенным не выделяется. И что странно – в нём нет кнопок.

Захожу. Двери закрываются и, кабина, мягко дёрнувшись, начинает совершать подъём.

Когда двери открываются снова, выпуская меня из кабины в огромный белоснежный холл, залитый солнечным светом, я невольно ахаю при виде абсолютно прозрачной, ничем не защищённой стены.

Ступаю вперёд. Осторожно, словно стекло разбиться может, касаюсь его подушечками пальцев и с замиранием сердца, с высоты птичьего полёта смотрю на город внизу. На настоящий, живой город из прошлого мира. На тот, где по мощёным плиткой тротуарам спешат по делам прохожие, где по плавящимся от летней жары дорогам скользят блестящие автомобили, кто-то ловит такси, кто-то запускает змея, а в зелёном парке у пруда играют детишки. Город, где жизнь идёт полным ходом, где люди едят на завтрак тосты, а ужинают лобстерами в ресторанах, или же просто хот-догами в придорожных кафе. Красиво одеваются, вкусно пахнут, смеются, развлекаются, влюбляются, не думают о завтрашнем дне, а ведь уже скоро их привычного мира не станет. А спустя долгие-долгие годы, кто-то вроде меня будет знакомиться с их историей лишь по книгам и слушая пересказы стариков.

Это очень… очень печально.

– Здравствуй, дочь, – звучит вдруг голос отца совсем рядом, и я вздрагиваю, круто разворачивая в сторону голову.

– Почему на тебе белый костюм? – Оглядываю отца с ног до головы и собираюсь уже поинтересоваться: не одолжил ли он этот с иголочки сшитый нарядец у самого предводителя рафков, но отец мгновенно переводит тему:

– Красиво, правда? – сложив руки за спиной, кивает на город за стеклом.

– Не знаю. Наверное. Не уверена, – пожимаю плечами. – Это не наш мир, вряд ли бы я смогла в нём жить. А что с твоими волосами? С каких пор ты собираешь их в хвост?

Мой отец поседел раньше времени. Ему всего сорок пять, а на голове уже не осталось ни одного тёмного волоса. Они длинные, чуть ниже плеч и серебристые, а брови густые и чёрные, как смоль; удивительная игра контрастов.

– Сегодня особенный день, – отвечает задумчиво, и смотрит на меня полными теплоты глазами, а на губах играет немного печальная улыбка.

– И что особенного в сегодняшнем дне?

Отец поджимает губы и вновь устремляет взгляд к ясному небу:

– Сегодня я даю вам с Дьеном своё благословение.

– Что?.. Дьен сказал тебе?

Отец не отвечает. Снова меняет тему:

– Смотри, – кивает вперёд, и я больше не вижу перед собой стеклянной стены, она исчезла, и в лицо вдруг ударил порыв тёплого ветра, разметав волосы в стороны. – Любая стена рушима, Эмори. Помни об этом. Любая. Стена. Рушима.

– Отец, что происходит?

– Я горжусь тобой, дочь, – подходит ближе и крепко сжимает в ладони мою ладонь, пронзительно глядя в глаза. – Мы с мамой всегда будем тобой гордиться.

– Да что… что ты такое говоришь? – тревожусь не на шутку. – Ты меня пугаешь.

– Страх не в опасности, он в нас самих, – раздаётся позади другой голос, – низкий, с хрипотцой, и я круто оборачиваюсь, но никого не обнаруживаю. А когда возвращаю взгляд отцу, то сдавленно вскрикиваю, зажимаю рот ладонью и, делая несколько шагов назад, в ужасе смотрю, как на белоснежной рубашке отца по центру груди расцветает бесформенное чёрное пятно.

– Страх не в опасности, он в нас самих, Эмори, – говорит отец, опасно улыбаясь, и его глаза вспыхивают неоном. Тем самым – цвета морской волны. А в следующий миг он разводит руки в стороны и прыгает вниз, в город, который охвачен огнём.