Сергей Белокрыльцев - Миразмы о Стразле

Всегда подозревал, не для меня приличное общество. Воспитание не то. Встал с твёрдым намерением покинуть сие собрание, но тут пол начал проваливаться, как мосты панабергские разводятся, тока наоборот, а под ним… Вниз глянул, сердце в пятки! Под полом натурально чернело-краснело озеро из чёрной и красной икры. А костюмчик-то на мне чужой! Пол всё резвее из-под ног уходил, мимо столики со стульями скатывались, идиоты голые кувырком вниз летели, визжали, гоготали как дети малые, и в икру с пердёжными звуками плюхались, а сверху из подпольных кранов каким-то бухлом поливали. Я заорал от безысходности. В чужом костюме в икру не хотелось. Костюм-то дорогой, а дядька-то Вацлав бандюган серьёзный. Ну и вцепился во что-то чуть ли не ногтями, со страху и не понял, во что. Пол конкретно разошёлся, сильно так накренился. Я чайник задрал, выкарабкаться хотел, ручной мускулатурой отвердел, как сверху какая-то манда черновласая прямо мне на хариус обыкновенус с весёлым визгом скатилась. В общем, накрыло меня пиздой этой пизды, и полетели мы в икорное бытие, исполнив по пути несколько простых фигур из учебника воздушной акробатики за первый курс.

Выныриваю. Самонацеливающиеся краны автоматически окатили меня карамельной спиртягой. Принюхался, облизался. Точно, виски. Смотрю, вокруг голые друг с дружки икру с вискарём слизывают, верещат, обнимаются. Меня чуть не вырвало от подобного зрелища. Икрой измазанный, виски облитый и злой как пьяный Чебураш, ищу, где эта манда, которая меня вниз сбросила. Ага, вот эта манда! Больше скажу! Револьга! Вся рожа в икре. И не тока. Обниматься полезла, а сама липкая и вонючая до омерзения, но местами очень даже ничё. Очень даже! Тока дойки великоватые и висячие. В икре, самогоном шотландским облитая, ко мне ручилами тянется, ртину алую приоткрыла, вурдуларщицей присосаться хочет. Я её отпихнул и заорал: Предупредить не могла?! Как мне теперь костюм возвращать, тупая ты блядинка?! А Револьга шабашницей хохочет и кричит, мол, не беспокойся, всё будет в ажуре. А как будет в ажуре, если костюм икрой и виски засрат так, что прежним никогда не станет. Коли взял вещь, так именно её и верни, а не замену левую. Я Револьге грю, повернись ко мне жопой да нагнись. Сейчас я тебя… Она хихикнула кокетливо, повернулась, нагнулась и ноги расставила. Я таааакого пинчища ей прописал, что она истинной свиньёй взвизгнула и мордой в икру ткнулась. С пердёжным звуком.

В поисках выхода бреду по мошнину в икорно-вискорных топях, пробиваюсь через пьяных политиков, бизнеслюдей, творческий официоз, скотов этих приблатнёных. Один мне розовое мороженое в рожке вафельном прямо в морду пихает, а сам обдолбанный, лысый, глазюки как бублики. Таращится на меня как мистик на крест. Я этому вафелу с наслаждением небывалым в морду хрясь! Далее бреду. Одна мадам сосаться лезет. А от её как от подвальной алкашки духом подвальным разит. Пощёчину влепил. Она в икру с хихиканьем упала и скрылась в ней всецело. Пока выход искал, многим настегал. Револьгу снова встретил, дал ей кулаком под рёбра и заставил дверь наружу указать.

Выбрался я из Мышиного Дворца и был таков. А дядька Вацлав костюм простил. Очень уж его история позабавила. Сказал, нехер было мне, дураку, ехать к этой пустышке. Они, сказал, там наверху все манданутые, не по понятиям живут.

Запенилась-забулькала, с первых дней набирая обороты, рабочая мечта – отпуск. Так бы, конечно, без отпуска, без мечты и вкалывал, да на работу забил. Теперь у меня отпуск по собственному желанию. Я за свободу личности. Захотел – не вышел. Получку получил, бабла у директора шаражки нашей ссаной (ссаной-прессаной) на покупку топливного бака к выдуманному лично мною мотику занял и не вышел.

Тут необходима неординарная воля. Нужно уметь подавить страх перед последствиями. И вот она, мечта, в толковую реальность из бестолковых фантазий извлечённая, летучей лисицей в моих ручилах бьётся. Очередное доказательство, что я крутяка и ничё не боюсь. Правда, как с этой тварью обращаться, не одуплил и в непонятках первое сэвендэвье безудержно пропьянствовал. На-на се-седь-седьмые су-сутки за-звякнул ко-корефанила. Давай, грит, к нам на вписку, чучундры в сборе. У нас, грит, чучундровая вписка с колдовством. Колдовство… На свете слов дебильных много. Нет, если кому нравится, когда в писку, пожалуйста! Никто не возражает. Я-то не люблю, когда меня в писку посылают или бьют. Я люблю, когда я её. В писку. И в зопу… Любая мыслина, получившая развитие, должна додумываться до своего логического завершения. И я завершаю. И в ртину. Эт дело я люблю! Эт дело я люблю!

Филологические забавы скручиваю. Вписка – есть лотерея, можно получить меньше затраченного, но можно и больше. Или огрести в тех же пропорциях. Накупил кой-чё, являюсь в корефанову пещеру и… аж в глазюках зарябило! От сучар пестрым пестро! По помещениям расположились, у батарей, на полу, в углах, у стен, даже за столами расселись. Лясы точат, дребезжат, выпивают и колдуют. Раздолье-то какое! Девки знакомые имеются. Ностальгия захлестнула. Эх! Одну захотелось по жопе шлёпнуть, другой по роже врезать, в память о былом. Все весёлые-развесёлые, будто тоже с работ поувольнялись. Сучарами всех подряд называю, и хороших, и уродов моральных. На всякий случай. А то о ком-то хорошее буду думать, а этот кто-то сучарой окажется. А так всё по справедливости. И никому не обидно. Вслух-то я никого сучарой не называю. Про себя тока. Без двоемыслия никак.

С одной цыпой сдружился, ля-ля конопля. Она историю изучает, культуру всяку. Про эпоху возрождения втирала, сундуки свадебные, художников и манду Лины какой-то. Догнал, что намекает. Грю, гляди в обе зенки, как падать надо. Студениха ойкнуть не успела, как я её, жопатутную, обхватил и на полати с ней ухнул. С ней и стаканюгой пиваса в ручонках её студенистых. Падая, она тем пивом мне харю намочила, а стекляшкой из-под него мне же по зубам заехала. Падла. Вдобавок у полатей две ноги обломились от двухтелесной тяжбы. Моему корефану полатями лапу отдавило, а мы со студенихой на пол скатились. И все, кроме корефана, засмеялись. Он взвыл. От боли. Он воет, мы смеёмся. Бытовая зарисовка.

Ванна общение с цыпой выдержала.

Много дружественных сук повидал. Некоторые из прошлого гада явились. Выжили с тех пор. Кого-то со света, а сами остались, отвоёванное заняв. Некоторых не признал, некоторые не признали меня. С какими-то в январе познакомился, они – суки январские, прошломесячные, которые перетекли в сук февральских. Часть февральских перетекут в мартовских. И так далее, вплоть до следующего гада. А там, глядишь, кто-то многогадной альфасукой очередную серию перевоплощений духовных завершит. Может, и правда, нормальным окажется. Или нормальной. Новую серию перевоплощений для себя откроет и приступит к ней с рвением величайшим. А нет, до конца своей житухи так сукой и просуществует, бездарно и безрадостно.