Павел Иевлев - Календарь Морзе

У меня был спутниковый телефон с интернетом, ноутбук и камера, я писал репортажи в перерывах между обстрелами, стряхивая с тачпада поднятый минометами песок, индекс цитирования моего издания подскочил до небес, а мой твиттер за пять дней набрал четыре миллиона подписчиков. Потом прилетели волшебники в голубых вертолетах и показали бармалеям такое бесплатное кино, что у всей округи попкорн на зубах хрустел. Отличные вышли кадры под финальные титры.

В общем, когда мой бывший однокурсник, оставшийся при кафедре, пригласил меня прочитать спецкурс на тему: «Как бы так написать о войне, чтобы не отстрелили яйца», я еще числился в знаменитостях. У меня был роскошный загар, красивый свежий шрам над левой бровью (в вертолете приложился о закраину люка) и даже памятная медалька – ничего не значащая, но блестящая. Я интересно рассказывал, смешно шутил и отлично держал аудиторию. Я был неотразим. В меня влюбились все девочки курса и даже пара мальчиков.

Все, кроме Анюты, в которую влюбился я.

Мир, сука, несправедлив.

Когда Анюта вернулась после выпуска в родной город, я уехал за ней.

Трек закончился, и я схватился за микрофон, как за пистолет:

– Сегодня, разумеется, тринадцатое июля, но, если мы представим, что на улице второе октября, то сможем отметить День отказа от насилия. Общество может существовать без насилия так же успешно, как человек – не какая. Природа неизменно берет свое, но все делают вид, что это кто-то другой им в штаны навалил…

При слове «фермер» сама собой возникает картинка этакого реднека с Оклахомщины, в джинсовом комбинезоне и соломенной шляпе, единоличного владельца кукурузных полей, обрабатываемых его мордатыми сыновьями и мексиканскими нелегалами. Разумеется, ничего подобного мы вчера за городом не нашли.

Вполне приличная асфальтированная дорога, пролегающая меж засеянных чем-то сельскохозяйственным полей, привела нас к двухэтажному кирпичному дому с вывеской «Правление». Решительная Анюта огляделась в пустом коридоре и, увидев дверь с табличкой «Председатель», тут же, не стуча, ее распахнула.

Мужик, сидящий за столом, был одет в тот удивительный, не встречающийся более нигде сельский пиджак – который носят на майку в комплекте с тренировочными штанами. Я огляделся в поисках картуза – и нашел его на подоконнике. Образ стал цельным.

Председатель был лысоват, полноват, на носу его красовались очки в дешевой пластиковой оправе… В общем, ему не хватало только химического карандаша, чтобы его слюнявить, так что приходилось грызть колпачок одноразовой шариковой ручки. На столе лежали какие-то амбарные книги и китайский калькулятор с большими кнопками.

– Вы кто такие, граждане? – сурово спросил он. – Видите, я занят!

– Онлайн-газета «Анютины глазки»! – выпалила Анюта. – Я Анна Трубная и…

– Онлайн какой-то… – буркнул Председатель. – Это всякие сайты-хренайты? Не, этого мы не знаем. И вас, гражданочка, не знаем тоже. Идите отсюда подобру-поздорову.

– Я журналистка! – возмутилась Аня. – И имею право на получение информации!

– Хренации, – отмахнулся мужик, – право-лево… А ты кто таков будешь?

– Антон Эшерский, «Радио Морзе», – представился я.

– Серьезно? – просиял Председатель. – Тот самый пиздоздобол с радио? Чо ж сразу не сказал-та? Слушаем тебя, а как же! У жены на кухне постоянно ваше радио-хренадио!

Вот она, слава мирская.

– Так бы и сказали, что с радио, мы ж со всей душой! – распинался он. – У нас секретов нету. Слушай, а пошли ко мне, а? Тут два дома пройти. Там и поболтаем, и пообедаем заодно!

– Да неловко как-то… – начал отговариваться я.

– Хреновко! – Председатель уже напяливал картуз. – Меня жена из дому выгонит, если узнает, что тот самый пиздобол с радио был, а я его не привел.

Председательский дом оказался солидным, бревенчатым, крытым красной металлочерепицей, с резными наличниками вокруг вызывающе белых на этом фоне пластиковых окон. На окне сидел серый кот, под окном бродили пестрые куры, на привязи пасся телок, в сарае наверняка откармливали порося. Крепкое хозяйство, и жена соответствующая – с могучей задницей, уравновешивающей при ходьбе монументальную грудь. Женщина-ледокол, неожиданно мило смутившаяся, узнав, что я «тот самый, с радио».

– Да что же ты, дурень, не предупредил-то! – стыдила она мужа, мечась по кухне. – У нас и на стол поставить нечего!

При этом стол стремительно заполнялся какими-то мисками, плошками, кастрюльками и тарелками со снедью. В центр его была торжественно водружена чугунная сковорода жареной картошки, такая здоровенная, что я ожидал выхода к обеду каких-нибудь семи богатырей, но вышел только кот, да и тот, похоже, сытый.

Никаких отговорок типа «Да мы не голодные» она принципиально не слышала, наваливая нам в тарелки от всей широты души и подкладывая добавку, как только мы отвлекались на разговор. Вздохнув, выставила на стол графинчик, многозначительно посмотрев при этом на мужа. Я отговорился тем, что за рулем, а Анюта – тем, что вообще не пьет, но повеселевший Председатель успел набулькать себе полстакана, прежде чем графинчик был незаметно убран.

– Да что там! – весело рассказывал нам этот руководитель сельской администрации. – Колхоз – он колхоз и есть! Фермеры-хренмеры – это все вытребеньки. Земля – она коллехтив любит! Ежели у тебя сто гехтар картохи – хоть ты какой хренмер будь, а сам ее не уберешь…

– И как вам теперь живется? – спросила его Анюта.

– Да лучше всех, спасибо Губернатору, – покосился на нее хитрым глазом Председатель, – так ему и передай – оченно мы ему благодарны.

– Губернатору? – насторожилась Аня. – А что Губернатор?

– Губернатор – наше все! – торжественно ответил тот. Разве что по стойке смирно не встал. – Природе-то оно поровну – тринадцатое-хренадцатое, июля-хренюля. Ты картохи насадил – она и прет. Ты ее собрал, опять насадил – она обратное дело прет. Помидора опять же – хоть кажный день ее сгребай. То было как – осень-хреносень, зима – хрен ма, весна – хрен на, а теперь оно совсем наоборот выходит! Понимать же надо! Закрома-то не резиновые! А в городе – маркет-хренаркет, у него турецкая помидора лежит. Вкусу в ней никакого, но гладкая и кажин день сама заново на полку ложится. Респавнится , как младший мой говорит. Не хотят они нашу помидору брать, а у нас солярка-хренярка, трахтор голландский, кажный ремешок к нему столько стоит, что хоть вешайся на нем.

– А Губернатор? – подсказала ему Аня.

– А Губернатор, дай бох ему здоровья, гайки-то им поприкрутил! Хрена вам, говорит, барыги-хреныги, поддержите отечественного производителя!

Председатель еще долго распинался насчет экономики сельского хозяйства. Он, невесть с чего, решил, что Аня работает на Губернатора, и вовсю выражал верноподданнические чувства, но ее интересовало другое.