Алиса Гольц - Триада

– Не велено никого пускать. – учтиво заметил коротышка. – Идите, пока нам всем не попало.

– Иди, иди, чего стоишь. – помахал рукой Гвор.

Только после того, как Джерис стало невозможно разглядеть в толпе, он выдохнул и сказал:

– И чего ты меня пихать начал?

– Дурак совсем? – рассердился сосед. – Не слышал, чего там орали? Колдунья она!

Толстяк здорово испугался.

– А если она это… Того? Придёт домой и на меня наговорит чего-нибудь?

Коротышка сдвинул брови и многозначительно покачал головой в знак согласия.

– Ну и глупый же ты, Гвор! – вдруг рассмеялся он. – Видел глаза её? Она ж заговоренная, витает в своих колдовских видениях. Не до тебя ей.

– Ну ладно. – с облегчением сказал Гвор и улыбнулся.

Стрелка часов ещё даже не успела опуститься до половины первого дня, как вся Баник обсуждала народный суд жестокой и опасной колдуньи, ломающей камни и готовой обрушить сами холмы на несчастный Гаавун, где в самом разгаре шла торговля ни в чём неповинных добропорядочных людей. Одни рьяно настаивали на том, что с колдуньей надо было разделаться окончательно, чтоб не бояться её тёмными ночами, и обвиняли Кафизель в мягкотелости, а другие утверждали, что, милосердно отпустив лати Фенгари, обитатели Баник обеспечили себе спокойное существование на Эгары вперед. Но, как бы значительны ни были разногласия обеих сторон, в одном латосы оказались полностью согласны – ничто не могло испортить сегодняшний праздник, когда можно, наевшись, напившись вволю и раздобрев, повеселиться, поплясать, почувствовать сплоченность людей и сплоченность мыслей.

Ожидание радостного события вытесняло из разума латосов все неприятные происшествия, которые так расстраивают и утомляют накануне Светлого торжества, и не дают предаться веселью. Может быть, они подумают об этом позже. Как-нибудь. Но не сегодня.

Таррель лежал на крыше, закрыв лицо руками. Грудь вздымалась тяжёлым не то от жары, не то от гнева, дыханием. Солнце жгло кожу. Крики, смех, балаганная дудка и песни заполняли всё вокруг. Таррель оторвал руки от лица и съехал по крыше. Схватился за ветку дерева, спрыгнул вниз и окунулся в прохладную тень сада. Здесь, на заднем дворе какого-то лавочника, что не пришёл сегодня торговать, тесно росли деревья и стоял огромный чан с водой. Таррель окунул в него голову и, едва не захлебнувшись, вынырнул.

– Проклятье! – прошипел он и ударил ладонью по воде, где стояло отражение его искажённого злобой лица.

На тропинке возле забора зашаркали торопливые шаги. Таррель выскочил в узкий переулок и наткнулся на тётку Кафизель. Лицо её было мрачным.

– Я что тебе сказал? – почти вскричал он, схватив Кафизель за локоть.

Кафизель молчала, уставившись себе под ноги.

– Ты, кажется, забыла, кто тебе помог? Забыла?

– Да не знала я, что они на неё накинутся! – шёпотом воскликнула Кафизель.

– Я что, сказал, чтоб её здесь избили?

– Да не знала я, что так выйдет! Попробуй их угомонить! Жива твоя Фенгари – и ладно! И на том спасибо скажи.

Кафизель выдернула руку.

– Это ты спасибо говори, Кафизель. – сказал Таррель и надел капюшон. – До конца жизни своей говори. Помни, кто тебя от мужа избавил. Знала бы, под чьими руками он умер – сейчас бы нам всем в ноги кланялась.

– Разель я и так поклонилась. Больше никому не буду.

Таррель развернулся и уже собирался уйти, как Кафизель шёпотом закричала:

– А вторая часть?

– Подавись! – сказал Таррель и бросил на землю большой круглый ардум.

"Щедрый угол" – любимое местечко и заядлых гуляк, и тех, кто не прочь спокойно посидеть за кружечкой хорошего хмельного, слушая басни стариков и новости молодых. Большой, двух ярусов деревянный зал с частыми колоннами из стволов дуба был гостеприимен ко всем. Маленькие окна под потолком пропускали совсем мало света, и потому сюда, помимо всех прочих, любил и такой народ заходить, который либо припрятаться хочет, либо незамеченным остаться, или же разговоры провести тихие, чтоб ни одно ухо не услышало.

Суетлив был хозяин харчевни латос Таака: всегда сновал по залу туда-сюда с четвёркой юрких помощников, вежливо интересуясь у гостей, не надобно ли им чего, не наполнить ли кружки доверху, не снять ли с углей новую порцию сочных угощений. В этот день работы ему выпало столько, что и захлебнуться, пожалуй, можно. Повсюду мелькали и неизвестные, и до тошноты знакомые лица с пьяными глазами и развязанными донельзя языками.

Запах пива и специй стоял в Щедром угле. Входная дверь стучала постоянно – кто-то заходил внутрь, вдыхая ароматы и благостно улыбаясь, кто-то выходил, кого-то выносили. Затерявшийся в этой толпе старик Пивси еле выбрался после того, как два приземистых латоса зажали его между собой, даже не заметив.

– Ох, кости мои, косточки… – приговаривал он после каждого столкновения с проходящими мимо людьми. Добравшись до хозяйского местечка, он уселся на высокий стул рядом и стал ждать, озираясь по сторонам и потирая ушибленные бока. Вскоре подошел и Таака.

– А, Пивси! Ну здравствуй. – сказал он. – А мы всё спорили, к какому времени тебя ждать.

– Да мне, собственно, и приходить-то не очень хотелось. – кивнул Пивси головой в сторону зала.

– Мне тоже! – сказал Таака. – Так ты, видно, ждёшь кого-то? – многозначительно спросил он. Пивси промолчал, отвернув голову в сторону.

– Да ладно тебе нос воротить, старик! – расхохотался Таака. – Уже каждый пёс знает, что паренёк твой в город вернулся. Вот и решили по кружечке ледяного пропустить, чего тут гадать?

– Прав ты, Таака, прав. – торопливо пробормотал старик. – Да только не нужно здесь об этом никому говорить, добро? Не хочу я шумихи.

– Ишь чего захотел, дед. Это тебе что, дом родной? Посмотри, сколько народу. И – на тебе! Чудолов. Ему сегодня вообще бы сюда не заявляться, пропадёт до вечера. Да куда там, до вечера, до ночи не выйдет!

Пивси вздохнул, и, кряхтя, достал из кармана блестящий ардум.

– Сосунком ещё тебя знаю, Таака. Не стыдно тебе?

Таака положил пол унора внутрь стола и сказал:

– Как придёт – отведу вас наверх, видишь, свободно там? – сказал он, показывая на верхний ярус харчевни. – Одни будете.

– Благодарствую. – буркнул Пивси.

Таака скрылся среди дубовых колонн. Пивси нетерпеливо стучал пальцами по столу, не отрывая взгляда от двери. Так он просидел неподвижно добрую половину часа, и уже почти собрался выйти на воздух, как откуда ни возьмись на стул рядом с ним опустился человек в плаще и устало поставил в ноги деревянный короб. Натянутый до носа капюшон до поры до времени скрывал Тарреля, но узнать его могли в любой момент, и тогда расспросов захмелевших латосов не избежать – и где был, и чего видал, и где зверюшек достал диковинных поинтересуются, да непременно ещё и случаи забавные из странствий рассказать потребуют. Не отделаешься. А особо пьяные и поколотить могут, дескать колдун, а не торгаш.