Алекс Бранд - Жених и невеста. Отвергнутый дар

– Так, бери синий, и… Вот сюда. И не гладь его, иди острее, вглубь.

– Я?

– Ты.

– И не розовый даже? – девушка в свежей необмятой форме очень старалась казаться на полгода опытнее, чем была. Хотя бы на полгода…

– Синий.

– Хорошо. Эй, ты с нами? Глаза не закатывай!

Сержант при этих словах скосил на девушку глаза и пробурчал.

– В третий раз – мороженое. В четвертый – танец. А если в пятый, то…

– То заткнись! А то я тебе вгоню этот литр прямо в…

– Стоп! – офицер негромко хлопнул в ладоши, – тишина в отделении.

В ответ – обиженное сопение, треск разорванной упаковки, щелчок затянутого жгута. Тишина. Oфицер прислушался, по ходу просматривая журнал приема. Слегка кивнул – все в порядке, страдания сержанта закончились, 'хартман' пошел. Он никогда не помогал в таких случаях – девчонки должны справляться сами. Сами. Иначе в реальном бою – не сумеют, не попадут. Потеряют, не дотащив, не протянув быстрые минуты до вертолета. Учись, соплячка, пока можешь. Если честно, ставить капельницу было совсем необязательно. Здоровый лоб, может пить сам. Но… Нужно учиться. А руки у него хреновые, снова вернулась мысль. Круглые, жирные. В бою такому лучше не становиться пациентом. Цинично подумалось, нехорошо. Я ко всем могу не успеть, а девочки… Не бросят, потеряют время, застынут неподвижно под огнем, и… Он дёрнул уголком рта, отгоняя видение. Нет. Пусть учатся. До конца дня поставим ещё штук пять, да хоть бы и здоровым, а потом пусть друг на друге тренируются. Сидя, лёжа, одной рукой, в полумраке, с фонарем и в темноте на ощупь. Стоя, лёжа, с колена, раненому, себе. Капельницы, уколы, перевязки, жгуты и шины. И главное – учиться решать, кто первый, кто подождёт, кто последний. А кто – безнадёжен и кому нужно только одно – вернуться. Быть похороненным в родной земле, среди своих. Право на это есть у всех, оно вечно, неоспоримо и незыблемо. На этом держится армия. Живым или мертвым, целым или по частям – ты вернёшься. Тебя не оставят. Он вдавил клавишу.

– 'Малое колесо' ''Большому' . Прием.

– Четкий, 'малое' .

– Время?

– Икс плюс четыре. Прием.

– Понял. Отбой.

Офицер мельком взглянул на часы – до прибытия вертолета девятнадцать минут. Легонько встряхнулся, разгоняя кровь и мышцы, отпил несколько глотков подсоленной воды из фляги. Автоматически взвесил ее в ладони, оценив остаток. Да, сейчас учения, вода досягаема, но… Так и сваливаются великовозрастные оболтусы с обезвоживанием, думая, что канистры с водой всегда будут рядом. Вот как этот. Сержант. Хороший пример подал своему отделению – выпив половину фляги, вторую вылил себе на голову. А после – четыре часа марша, пришлось пить воду из фляг ребят. Когда его притащили, ещё хорохорился – я, дескать, не крысил и почти не обделил парней. Идиот. Итог – небоеспособен. Командовать – не способен. На базе пойдет под суд с формулировкой – намеренное и демонстративное нарушение инструкции на марше. Офицер откинул брезентовый полог и вышел наружу, под палящее послеполуденное солнце. Его жаркие лучи больно кололи глаза даже через густо затонированные 'оверглассы' . Время? Пятнадцать минут. Он запомнил эти цифры на серо блеснувшем дисплее часов – 2.36pm. В этот момент и послышался тонкий нарастающий свист, ввинчивающийся в уши…

В тишине квартиры негромко звякнуло, он вздрогнул и посмотрел на телефон. На часы, стоящие в нише серванта. Почти час ночи. Нет. Только не сейчас, прошу. Не надо. Телефон издал отрывистую короткую трель, замолк. Он не сводит с него глаз, в них – страх. На мгновение захотелось снять трубку и положить ее рядом. До утра. Или… Пусть это будет ошибка, кто-то промахнулся, накручивая диск в темноте. Не та цифра, бывает. Верно? Тихо как… Он облегчённо вздохнул. Кто-то ошибся или что-то замкнуло в проводах и контактах. Телефон пронзительно зазвенел, в ночной тишине это прозвучало оглушительно, сердце ёкнуло и дало перебой, он стиснул зубы. Это не ошибка. В подтверждение раздался второй требовательный звонок, третий, четвертый. Ему казалось, каждый следующий громче и пронзительнее предыдущего, словно кто-то кричит, кричит, кричит. Зовет и в отчаянии не может дозваться. Ответить? Нет? Можно просто сидеть рядом и ждать, это не продлится долго. Надо просто потерпеть. Можно выйти из комнаты, плотно закрыть дверь и переждать снаружи. Можно. Ладонь вспотела, стук сердца гулко отдается в груди и голове, в кончиках пальцев. Он решился. Сидящий на полу шестнадцатилетний парень быстрым движением снял трубку, но к уху ее поднес очень медленно. Облизнул пересохшие губы. Тихо произнес.

– Не спишь…

– Не сплю. Какой уж тут сон… А ты?

– Шутишь?

– А что ты делаешь?

– Сижу. Думаю.

– О чем?

– Обо всем.

– Что же нам теперь делать?

– Я не знаю.

Он тихо прошептал ее имя, короткое имя, губы шевелились, произнося не предназначенное для чужих ушей. Она слушала, по ее щекам медленно катились слезы, она закусила губу, чтобы не заплакать в голос. Чтобы не разбудить родителей. Пятнадцатилетняя девочка.

– Хочешь, я сейчас приду? Или ты приходи… Ты помнишь дорогу? Ох, дура какая… Ты же меня проводил. Мысли путаются, извини.

Он криво улыбнулся, услышав этот наивный вопрос. Совсем ребенок… Помнит ли он…

– Я все помню, но… Нет. Не иди никуда, и мне не нужно сейчас приходить.

– Я одеваюсь!

В ее голосе прорезалось знакомое упрямство, она может просто повесить трубку. И через двадцать минут раздастся звонок уже в дверь. У нее есть и свой ключ. И что тогда? Она знает, что его матери нет дома и не будет ещё несколько дней. Он вспомнил, с каким облегчением это обнаружил. Встретиться с ней… Его передёрнуло, только не это. Что же делать, что?

– Прошу, не нужно. Не приходи сейчас. Не сходи с ума, я что-нибудь придумаю…

Он поморщился, понимая, как лживо и беспомощно звучат эти пустые слова. Что можно придумать, что? Ничего. Но надо взять в руки себя и успокоить ее. Немедленно.

– Дай время. До утра. Хорошо?

– Что будет утром?

– Врать? Или честно?

– Честно! Мы никогда не врали друг другу.

– Вот и я не стал тебе сегодня врать. Не буду и сейчас – я не знаю, что будет утром. Просто дай мне, себе, нам эти несколько часов. Прошу.

Он вслушался в ее дыхание. Она молчит. Если она сейчас скажет, что придет – так и будет. Он не сможет ей запретить. Не ему лишать ее права, которое сам же дал когда-то. Он принадлежит ей, как и она ему. Так было… Так есть? Так будет? Ну же, пойми! Останься дома! Ты же всегда читала меня с полуслова, верила, как я верил тебе и в тебя! Послышался вздох, тихий усталый голос. Взрослый голос.