Андрей Глазков - Тень

– Что у вас? – резко и строго спросила кассирша.

Лама вместо ответа показал свое левое ухо. Уже сильно опухшее, нездорово синее. Кассирша вспомнила момент. Застыдилась – она тогда засмеялась немного громче положенного.

– Не положено предоставлять информацию о пути следования других пассажиров, – попыталась уйти от ответственности она.

Лама продолжал показывать на ухо. Ухо, казалось, даже принимало участие в процессе уговаривания кассирши тем, что разбухало всё сильней и сильней. Вина и стыд кассирши росли пропорционально увеличению размеров уха. Кассирша была женщиной достаточно опытной в вине и стыде, чтобы понять – это не приведет ни к чему хорошему. Даже не подумав повымогать взятку за сведения, она взяла бумагу, ручку, торопливо написала, куда мы купили билет, протянула ламе. Ухо прекратило разбухать. Лама посмотрел название станции и рванул к своим делиться обретённым знанием.

– Станция Конечная, – без какого-либо выражения в голосе сказал старший лама, показывая на экране умнозвука наш пост подошедшему коллеге.

– Станция Конечная! – запоздало сообщил подошедший коллега, протягивая старшему кусок бумаги. Иногда инерция ума заставляет что-то делать, даже несмотря на очевидную ненужность этих поступков. Ламы вышли из вокзала, сели на перроне и затянули хором старую народную мантру. Глубокий бас горлового пения дымом горелых осенних листьев тянулся над станцией, железной дорогой, догонял наш состав, проникал в наше сознание, резонировал с нами.

Нам было похуй. А зря…

Я очнулся через неделю. В левой руке я сжимал револьвер, в правой – саквояж с наличными – 1 000 000 $ – вроде ничего особенного – сколько людей ежедневно приходят в себя в таком виде?!

Сколько ещё подобных вещей мы делаем ради привлечения внимания других? Валяться где попало – достаточно слабый способ: уже никто и не обратит внимания, не нажмёт заветную кнопку «понравилось», не передаст другим весточку о том, что кто-то где-то снова повалялся с деньгами…

Вокруг были люди, они что-то делали, куда-то ходили, я слышал громкий голос, покорёженный прогоном сквозь дешёвый усилитель, старые динамики, рупорные, но совсем другого качества… Голос кричал:

– Поезд двестишестьсятьыый Магадан – Южно-Сахалинск отправляется со ого пути ьей платформы!.. – в конце фразы голос задёргался, усилилось искажение, последние два слога «формы» повторились многократным делэем, медленно из середины переходя в правый канал, затем стереокартина выровнялась вступлением тонкой высокой скрипки, одна нота, еще медленней и протяжней, чем эффект перехода «формы», вдруг резкий бит, твёрдый, не обузданный басовой обрезкой, но чёткий, не дабовый, а строго четыре на четыре, потом рычащая басовая линия и ещё более внезапно вступление звонких и неземных в своей мягкости тарелок… Бумс-бумс-бумс-бумсссс-бумс-бумс-бумс-бумсссц-бум-бум-бум-бум…

«поезд двестишестьсятьыый Магадан – Южно-Сахалинск отправляется со ого пути ьей платформы!»

Бумс-бумс-бумс-бумсссс-бумс-бумс-бумс-бумсссц-бум-бум-бум-бум…

Я в клубе! Стол, стул, бутылка воды с газом, стакан с выжатым лимоном, полная пепельница старых, вонючих окурков… Липкий пол – подошвы ботинок липли к чему-то разлитому под столом, неприятно так, вызывая отвращение и злость…

Я в клубе… Техноромантика жёсткого андеграунда, тёмная приезжая молодёжь, разбитая цветными лицами городских жителей голубого, зелёного, лилового, жёлтого оттенков, нарочито грубая одежда, нарочито чёрное, неприятно белое, антипотребление, антиценности, антиподы, антифоны… Я когда-то был близок к ним, но не выдержал, сломался, влияние яркой антисексуальности вытянутых в салонах волос, глянцевых лиц, восковых тел, жеманных манер, картинных образов, стремящихся к лучшим образцам показного отрицания почти унаследованного благополучия…

Я в клубе. Contain by Plastikman.Бит прирастал агрессией, на фоне чёрного звучания эхо далеких ударов гигантских пластиковых конструкций, бьющихся на ветру. Словно гигантские трещотки в нереальном утопическом мире зазеркалья, они схлопываются, возвещая о пришествии глашатаев очередной антивести… Тихая дискотека. Мы танцевали. Мы двигались в электронном угаре. Все были в наушниках – диджеи и танцующие. Никакой другой акустики не предусматривалось. Никто, кроме нас, не слышал звук. Для стороннего наблюдателя звук отсутствовал полностью. Дискотека для глухих наоборот. Клуб на улице. В самом центре Большого города, в Большом переходе к Большой улице и Большой площади. Ради мероприятия разогнали торговцев пластиковым счастьем из подземных ларьков. Сегодня тут нельзя купить по низкой цене чехлы для иностранных умнозвуков, нельзя уточнить у продавца, стоит ли брать силиконовый сейчас или, может, пока подождать до выхода новой модели, сегодня тут нельзя получить на руки коробку с чехлом, такую настоящую, пыльную, залапанную чьими-то заочно неприятными руками… Нельзя… Как же хотелось всё это сделать именно сейчас… Грустный смайлик висел над душой, роняя мне на плечи слёзы дополненной реальности.

И я вот вижу его/её – в глубине сцены, за всеми танцорами, за аппаратурой, за светом стоит либо охранник, либо менеджер, либо кто ещё, либо просто стоит, либо просто тень… чья-то одинокая, брошенная тень. Осколок личности.

Она/он стоит и на фоне общего куража являет собой воплощение жёсткой истины невозможности спасения в эйфории, отсутствия эйфории, её нереальности, её лживости. Неясности. Стальной серости привычных мыслей. Трусливой продажности классической идеи мытаквсегдажилиивытакдолжныжить . Ржавого предательства внезапно обретённых скреп. Навязчивости ранее неизвестных идей, но вдруг ставших чем-то всегда существовавшим. Не обращает на меня внимания. Видит других она/он , тянется к ним, исчезает в них…

Что я тут, чёрт побери, делаю? Почему я должен это слушать? Кому нужна эта странная, булькающая, давно вышедшая из моды музыка?

«поезд двестишестьсятьыый Магадан – Южно-Сахалинск отправляется со ого пути ьей платформы!»

Взрыв промежуточно-попсового техно, древний минимал отступил, приход критической массы звучания, приемлемого для руководства Большой страны, кульминация трека, тема, подтема, перкуссия, басы, бит, свободные радикалы помпезных иллюзий о величии – всё вырвалось наружу в едином энергетическом порыве, диджей на четыре бита убрал бас, потом вернул, смолкло всё внутри, лишь жесточайший вынос на поверхность из потрясающей глубины сна, тонкая высокая скрипка посреди черноты растворения мира, выкидыш ненайденного из недельной комы отсутствия мыслей об ином, из бессознательного бреда о смерти какого-то Майтрейи…