Степан Кирнос - Восхождение к власти: Противостояние

Из-за угла, возле которого они остановились, послышались шаги. Карамазов подтянулся, сделав вид, что ничего не произошло и через мгновение встретил человека в чёрной короткой куртке, свободных штанах и высоких берцах того же цвета.

– Тит, – посмотрел на грубое лицо Карамазов. – Рад встрече.

– Что ты хотел, Тит? – прозвучал вопрос Эмилии.

– Да, – без эмоций дал ответ мужчина. – Магистр Данте вызывает вас на общую встречу, Эмилия.

– Понятно. Мы сейчас будем.

– Я послан вас проводить до Пункта Стратегического Планирования, – низким голосом произнёс Тит. – Идите за мной.

Карамазов и Эмилия без пререканий согласились и пошли вслед за крупным воином, который повёл их по длинным множественным коридорам, которые – дороги к множеству кабинетов, казарм, мастерских и складов, готов исполнить волю Магистра в любой момент ради исполнения великих целей.

– Тит, – обратился бывший инквизитор. – Что ты можешь рассказать о себе?

– Я оружие воли ордена, господин Карамазов, – прозвучал ответ, не такой безжизненный, если бы это говорил Данте, но всё же пронизанный холодом. – Большего обо мне нечего сказать.

– Ну, а история? Кто ваши родители, где вы жили до ордена? Что-то же вы должны иметь из этого.

– Знаете, мир до прихода первого Канцлера не являл собой «дом милосердия». Я рос сиротой на улицах Тираны, но полк-орден дал мне кров и пищу, когда я бежал в Империю во время её становления.

Карамазов не удивлён такой короткой и весьма приевшейся истории. Мир, который столетиями назад обрёк себя на жалкое существование, подломившись под башней собственной гордыни и тщеславия, стал похож на отражение ада, в котором люди подверглись страшному мучению. И неисчислимое множество людей получили глубокие раны, увечья на душе во время существования в эпоху разброда, но пришёл первый Канцер, а с ним железная мораль и порядок, только вот раны прошлого люди до сих продолжают нести на себе.

– А что было в подгороде Рима, Тит? – вопросила Эмилия. – А то мы не особо успели поболтать.

– Ничего особенного, – дал скупой ответ воин.

– Ну, хоть что-нибудь, Тит. Мы же в одном ордене, а твой рапорт настолько сухой, что им можно

– Да тут особо нечего говорить. Обычные подземные бои, бойни в канализации и выживание. Всё то, для чего нас тренировали и готовили.

– Тит, ты же соприкоснулся с целой цивилизацией. С теми, кто ещё живёт со времён Великого Кризиса, и ты там ничего удивительного не встретил? Там же жили люди, которые сохранили свою бытность и культуру. Я бы хотела посмотреть на то, как там всё устроено, это же интересно.

– Не скажу, что там так чудесно, как ты думаешь, Эмилия, – хладно проговорил Тит. – В конце концов, никто не рад жить в канализации, на дне города… и имперского общества.

После слов Тита все трое продолжили идти в полной тишине, по однотипным коридорам, спускаясь по серым лестницам, пока не оказавшись в очередном коридоре, Карамазов не проронил вопрос:

– Я знал Данте ещё во времена, когда случился конфликт «Часа предательства ангелов», и до сих пор не пойму… чего он такой… безжизненный.

– А ты я та

– Да, но вся информация по нему была засекречена. Как так-то?

– И даже тебе, Верховному Инквизитору, ничего не выдали? – ухмыльнулась Эмилия.

– Нет. Статус информации о нём таков, что им может пользоваться только Канцлер и Верховный Отец. Это как-то связано, с началом его жизни, Тит?

– Я знаю о нём столько же, сколько и ты. Славный командир, нам всем как отец, радеет за родину и больше ничего.

Впереди показалась дверь, конец коридора, за которым кроется Пункт Стратегического Планирования и Карамазов, не желая узнавать что-то у Данте, решил расспросить всё у спутников:

– Эмилия, Тит?

– Да ничего мы не знаем, – взяла слово девушка. – Дела души нашего Магистра это… дела его души и нечего в них лезть.

– Простите, если задел вас, – сухо начал Карамазов, продолжил далее, чуть смягчившись. – Прости, Эмилия, не хотел тебя обидеть, просто желал узнать что-нибудь о Данте, а то как Консула, имперского деятеля в конце концов я его знаю, а вот как человека… с этим трудно.

– А зачем тебе оно?

– Тит, мы оказались в таком положении, что лучше бы узнать друг друга получше, всяко может пригодиться.

– Хорошо, я не против, только вот ты да Эмилия, узнавайте друг друга получше, а я уж как-нибудь и так проживу. Сейчас лучше приготовьтесь к собранию, – Тит приложился к ручке, опустил её и потянул дверь на себя. – Проходите, располагайтесь.

На западе Аравийских Эмиратов. Где-то в мегалополисе Мекка. Три дня спустя.

Солнцепёк слишком страшен и стало очень жарко для этого времени года, но это и есть Аравия, а после тяжёлых военных действий тут теперь навсегда будет стоять истошный жар пламени небесного светила. Ни ветра, ни даже лёгкого дуновения не разрывает этого раскалённого ада, что воцарился над великим городом. Палящее солнце жестоко терзало эту землю солнечным огнём, заставляя воздух обжигать сами лёгкие. Да, каждый вздох в этом месте давался с болью, ибо воздушный кипяток стремился выжечь внутренние органы.

Весь «ад», сотканный из жары и духоты навис над городом, который со временем стал настолько священным, ибо стал единственным пристанищем Единой Мусульманской Веры, Великим Исламаторием… у этого великолепного города было множество имён, но все они не могли отразить величия этого города, который тем не менее окунулся в омут религиозности с таким дурманом, что Конгрегация Христианской Веры или в прошлом Империал Экклесиас могла лишь позавидовать тому, как новые последователи веры «Пророка» излагают мысли и идеи в массы и как их слушают.

Город стал настолько огромным, что в нём вмещалось больше пятидесяти миллионов жителей, ведущих образ жизни, утверждённый Великой Мусульманской Эмиратской Мечетью – религиозной исламской организацией, которая и правила вместе с Королём и Советом Шейхов. Никто не смел нарушить священного порядка, ибо он «предопределён самим Аллахом, и преступление его есть опаснейшей богохульство против нашего Бога и слов его пророка», как утверждали имамы. За порядком следили «Низшие Кади», которым вверили в руки отслеживание следование народа тому порядку, что был установлен. Если свершалась любая ошибка, вплоть до обычного неправильного жеста или незначительного отклонения коврика на намазе, человека могли подвергнуть тут же огромному штрафу или высечь пятью ударами, ибо он «нарушил священный порядок, установленный самим Аллахом». А если каждый шаг был под контролем, то говорить о собственных воззрениях и говорить не следует, ибо, как сказано: «Все ваши идеи, мысли и слова определены самим Аллахом и не должны противоречить тому порядку, что он установил, ибо это преступление против мира и Всевышнего!»