Песах Амнуэль - Тривселенная

— Меня? — подумал и понял Генрих, но воспоминание об этом так и не возникло в его сознании.

…И когда убил Раскину…

— Это сделали вы? — мысль Натали была вялой, признание относилось будто не к ней, она не понимала связи между собой и какой-то Раскиной, о которой думал Ариман, глядя ей в душу.

…И когда раввин говорил о Боге и смысле жизни…

Чухновский сделал шаг вперед, но мысль его осталась запертой.

…Когда разговор в квартире Хрусталева…

— Что? — встрепенулся Виктор, но так и не понял, о чем именно вспомнил Ариман.

…Все сложилось в мозаику, могло сложиться и раньше, но раньше он не допускал этого в сознание…

— Ты помнишь это? — воскликнули Ормузд и Антарм.

…И его рука протянулась через километры, сквозь стены и дорожные переплетения, и нашла Алену, его любимую жену, и он коснулся ее груди, и…

— Господи, — вонзилась в мозг мысль Даэны. — Ты убил меня! Почему?

— Аленушка, — прошептал Ариман, — так было нужно.

— Ты! Ты… меня любишь?

— Больше жизни! — Ариман запнулся. Мысленный ответ возник сам собой и был истиной, но сейчас не обладал и малой долей того смысла, который содержался в этих словах прежде, когда он действительно жил и боялся жизнь потерять. А сейчас? — подумал он. — Сейчас я не живу?

— Больше жизни, — повторила Даэна. — И ты меня убил…

— Именно так, — вмешался Влад. — Имейте в виду, Даэна, Ариман убил нас всех, причем дважды, в этом он сейчас сам признался. Я не помню себя таким, каким был в материальном мире. И никто из нас, кроме Аримана, себя не помнит. Но мысли его мы видеть можем — вы увидели в них свою смерть, мы увидели свою, верно? Меня Ариман убил, потому что мы с вами… Вы ведь и меня любили, не так ли?

— Нет!

— Перестаньте, — вмешался Ормузд. — Мысли наши ничтожны, а слова, выражающие их, пусты. Мы в мире, где нет материи. Для чего мы здесь? И как мы сумеем здесь выжить?

— Что нам нужно для жизни? — спросил, усмехнувшись, Абрам Подольский. — Оказавшись в мире божественной сути, в светлом мире, приближенном к Творцу, первое, что вы сделали, — создали грубую материю. Вместо того, чтобы возвысить свой разум, вы хотите унизить высшую сущность. Не брать мы пришли сюда, но отдавать. Не совершать грех, а ответить за свершенное раньше. Вот для чего мы здесь.

Абрам стоял теперь в середине круга. Ощутив себя в центре восприятия, он неожиданно обрел уверенность в том, что мысли его, изначально мало значившие даже для него самого, возникшие будто сами по себе и не вполне осознанные, имеют собственную ценность и, возможно, являются самыми важными из того, что здесь уже думалось и говорилось.

— Я тоже был убит Ариманом, — продолжал Абрам. — Я не помню, как это произошло, но Ариман помнит, а я ощущаю эти воспоминания, не сознавая…

— Могу показать, — сказал Ариман. — Я даже хотел бы это сделать, потому что не знаю, как мне удалось… Понимаете, Абрам, мы с вами жили в разное время. Вы умерли… то есть, я убил вас за два столетия до того, как родился. Если быть точным, то ладонь, которая сожгла ваше сердце, принадлежала физически человеку по имени Шмуль, вашему компаньону, которого вы сделали несчастным и который отомстил вам. Вы видели его перед смертью, и ладонь видели тоже. На деле же это был я, и я не знаю, как такое могло произойти.

Воспоминание всплыло и лопнуло, и было воспринято всеми, а следом всплыли, лопнули и оказались общим достоянием другие воспоминания. Ариман будто избавлялся от тяжелого груза. Он понимал, что это не избавление, а лишь тиражирование собственных страхов, но сделать это было необходимо, иначе они никогда не поймут, для чего собрались здесь. И вопросы Ормузда тоже останутся без ответов.

Потом они долго молчали. Не было слов, но не было и мыслей. Остались инстинкты, оказавшиеся для них общими, и рефлексы, которыми каждый из них обзавелся уже в новом мире. Они сгруппировались вокруг Аримана, державшего Даэну за руку, и стояли, отрешенно глядя по сторонам.

Солнце, созданное Ормуздом, видимо, устало светить. Цвет его оставался таким же золотисто-желтым, но яркость падала — еще немного, и в мир вновь пришла бы бесконечная ночь.

Небо потеряло прежнюю голубизну — казалось, будто над твердью возник серый стальной купол. И еще казалось, что купол сжимался.

Первым пришел в себя Генрих, протянул ладони к солнцу и подумал о том, что света в мире стало недостаточно. Он не обладал, однако, способностью к созданию материальных сущностей из мысленных конструкций — светлее не стало, но мысль Генриха пробудила Ормузда. Первое, что он сделал, — создал еще одно солнце, близкое и яркое, день вспыхнул, прежнее светило исчезло в лучах нового, более близкого, и Ормузд подумал вслух:

— И вот хорошо весьма…

Он ощущал новое свое состояние и привыкал к нему. Оставшись самим собой, Ормузд теперь был разумом всей десятки. Он помнил все, что помнили они, знал все, что они знали, любил то, что любил каждый из них, — и принимал решения. Он понял, например, что означало в прежнем мире понятие миньяна, когда десять религиозных евреев, начиная молиться вместе, создавали на время новую сущность, единое существо, обращавшееся к Творцу. Коллективная мысль десяти была суммой мысленных посланий каждого, но духовные посылы создавали резонанс, и молитва — обращение к Богу — проникала в биоинформационное поле планеты, увеличивая его напряженность и тем самым влияя на поступки людей.

Ормузд понял, что его духовная суть и сути Аримана, Даэны, Генриха, Абрама, Чухновского, Антарма, Натали, Виктора и Влада сложились, не смешиваясь, дополнили друг друга, и сейчас в мире обитали не десять человек, а одно существо — Миньян. И еще Ормузд понял, что духовная сила Миньяна намного превосходит духовную силу каждого из них в отдельности. И понял, что сейчас — именно сейчас, будущее было от него скрыто — решения принимал он, Ормузд, сейчас он думал, сортировал, направлял и отбраковывал, потому что ситуация требовала от Миньяна в данный момент решения на том уровне, какой был более привычен именно для Ормузда. Через минуту сознание Миньяна могло перейти к Виктору или Владу — если решение, которое нужно было принять, находилось бы в сфере практического материального действия. А если решение требовалось искать в эмоциональной сфере, то головой Миньяна, скорее всего, стала бы Даэна или Натали.

Ормузд обернулся в сторону нового светила — всеми десятью своими телами, и десять ладоней заслонили двадцать глаз от яркого света.

«Пожалуйста, — услышал он мысль, это была не его мысль, она возникла в сознании, будто вдавленная снаружи, как жаркая капля воска, упавшая на дно подсвечника с края горящей свечи. — Пожалуйста, не создавай материальных сущностей сверх необходимого. Мир и без того гибнет».