Песах Амнуэль - Тривселенная

— Уходи.

Должно быть, Ормузд ожидал других слов. Он отступил на шаг, посмотрел девочке в глаза и произнес слова, которых она, конечно, не поняла, да и сам человек, их произнесший, понял сказанное гораздо позднее и совсем в другом мире:

— Слишком рано. Я не должен был спасать тебя. Моя цель — спасти мир.

И повторил:

— Слишком рано. Ты права. Ухожу.

Ормузд повернулся, и его сутулая спина скрылась в струях ливня, ставшего, казалось, еще сильнее. Что-то подсказало девочке, что нельзя оставлять Ормузда одного, но и идти следом она не собиралась, потому что та же интуиция подсказывала ей, что этого делать не следует. Она стояла, и струи воды стекали по ее плечам, а потом вышла мать, накричала на Лакру и затащила ее в жилище. В ту же ночь у девочки начался жар, она металась и звала Ормузда, но он не шел, он не мог прийти, потому что тело его, лишенное жизненной энергии, лежало на холме, где прошлой весной была лучшая трава и где козьих и бараньих катышков было больше, чем камешков на берегу реки.

Огист хватился сына и искал его — ночью дождь прекратился, взошла луна, и все было видно как на ладони, но Ормузд лежал на стороне холма, противоположной деревне, и нашли его только вечером следующего дня, после того, как похоронили умершую рано утром Лакру.

Странное дело — одежда на мальчишке будто истлела от времени, лицо сморщилось, а телом Ормузд напоминал старика, прожившего долгую и трудную жизнь. И еще одно поразило нашедшего Ормузда пастуха по имени Ард: трава вокруг на расстоянии нескольких локтей будто выгорела от сильного жара, и это было вдвойне странно, потому что дождь продолжался несколько дней, а жары не было уже три месяца.

Но самое странное заключалось даже не в этом, а в том, на что Ард сначала не обратил внимания, но что привело в экстаз Огиста, когда он прибежал на крик и рухнул на колени перед телом приемного сына: вытянутая рука Ормузда упиралась в деревце, в маленькую оливу, торчавшую из сухой обгоревшей почвы — деревце было ростом с мальчишку и уже плодоносило. Маслины были тяжелыми и темными и в наступившем вечернем мраке светились, будто чьи-то внимательные глаза.

Тогда Огист понял, что боги взяли Ормузда к себе, и теперь мальчик смотрит на него оттуда, где живут только праведные души и куда ему, много грешившему в жизни, дорога закрыта.

Ормузд действительно смотрел в тот момент на Огиста, но вовсе не взглядом, спрятанным в душу дерева. Ормузд стоял в тот момент на поле Иалу во Второй Вселенной и видел в прозрачной поверхности отражение человека, рыдавшего у распростертого на земле тела. Ормузд не помнил уже, что этот человек его приемный отец, а тело, над которым он рыдал, — его, Ормузда, тело. Видение исчезло почти мгновенно, и мальчишка забыл о нем, как забывают сон, случившийся перед рассветом и растворившийся в темноте бессознательного.

На берегу поля Сардоны его ждал Учитель, внимательно посмотревший в глаза пришедшему и сделавший свой вполне разумный вывод:

— Ты будешь моим учеником, а потом станешь Учителем сам и когда-нибудь научишь пришельца, которому будет суждено спасти мир.

— Да, — сказал мальчишка, не удивившись.

— Как твое имя? — спросил Учитель.

— Ормузд, — сказал мальчик, помедлив. Почему-то ему показалось, что имя — единственная нить, все еще связывавшая его с иной, недоступной уже жизнью. Мысль эта стала пылью на ладони, и мальчик стряхнул ее в топкую грязь поля Сардоны…

Со временем Миньян терял себя. Сначала ушла из материального мира та его часть, что называла себя Ормуздом. Потом ушел Антарм, так и не узнавший, кем был в Первой Вселенной. Лишенный двух своих ипостасей Миньян деградировал — инстинкт его спал, а Тривселенная тем быстрее приближалась к своему концу.

— Странно, — сказал Миньян голосом Ормузда, — что судьба трех Вселенных зависит от такой мелочи, как решение и поступки одной личности, и от такой случайности, как появление этой личности в материальном мире.

— Нет ни случайностей, ни мелочей, — отозвался Минозис. — Посмотри на существо, которое я создал из твоей мысли, увидев ее обнаженной. Это была замечательная мысль, и я не удержался от ее воплощения. Ты называешь его…

— Голем, — сказал Миньян голосом Абрама Подольского. — Нечто подобное соорудил из речной глины пражский искусник Бен-Бецалель и вдохнул в монстра жизнь, написав на лбу слово «эмет» — «истина».

— Да, — кивнул Минозис. — И от чего же зависит жизнь Голема? От такой мелочи — надписи на лбу. Даже не от целой надписи — от одной буквы! Я стираю ее…

Минозис так и поступил: легко, даже не прикасаясь к замершему исполину, стер у того со лба горевшую алым букву «алеф». Глаза Голема вспыхнули ненавистью ко всему живому, он поднял глиняные руки со сжатыми кулаками, да так и застыл, не успев в смертельном желании сделать ни шага.

— Одна буква, и вся жизнь, — философски заметил Ученый.

— Буква, — сказал Миньян голосом раввина Чухновского, — определяет суть. Буква есть истина, а ее воплощение в мире — лишь отражение сути, которую таким образом можно осязать, видеть и в конечном счете уничтожить.

— Да, — согласился Минозис. — И Бен-Бецалель предусмотрел единственную букву, создавая своего монстра. Такая мелочь…

— Я понял твою мысль, — прервал Ученого Миньян голосом Аримана. — Тот, кто создавал Тривселенную, знал о том, что эволюция миров может завершиться неожиданно и трагически, и, чтобы оставить шанс для спасения, создал еще и меня, наделив способностью… какой?

— Ты хочешь, чтобы я дал ответ? — удивился Минозис. — Я знаю лишь, что ты есть, что ты пришел, и что теперь у Тривселенной появился шанс. В чем этот шанс заключается, можешь знать только ты.

— Я знаю, — сказал Миньян голосом Даэны, неожиданно звонким и разбившим гулкую тишину помещения на множество осколков, посыпавшихся с потолка белыми хлопьями, таявшими, едва они достигали пола или плеч, или протянутых вперед ладоней.

— Приятно было поговорить, — сказал Миньян голосом Антарма, сделавшего шаг из круга и направившего в сторону Ученого указательный палец. Минозис спрыгнул с края стола и отступил к стене — молния, вырвавшаяся из кончика пальца Антарма, разодрала пополам пространство комнаты, белый мир оказался сверху, черный остался снизу, а разряд электричества, подобно оранжевой скатерти, накрыл мрачную глыбу, но сразу рассеялся, не найдя цели, ради поражения которой возник из духовной составляющей энергии.

— Мне тоже был приятен наш разговор, — сказал Минозис, и теперь в его голосе звучало напряжение. — Тебе не было места в этой Вселенной, нет и сейчас. Сейчас — более, чем раньше. И если ты еще не понял истинной причины…