Песах Амнуэль - Тривселенная

Миньян остановился, когда понял, что больше не может сделать ни шага. Подземный гул стих. Земля перестала дрожать. Небо вернулось туда, где ему и надлежало находиться — оно висело над головой подобно ослепительно голубому полотнищу, и почти в зените небесную голубизну взрывало солнце, такое яркое, какого, как показалось Миньяну, никогда не было и быть не могло.

Он остановился и сказал себе:

— Здесь и сейчас.

Он знал, что путь его закончен, и если трем Вселенным суждено наконец соединиться, а Тривселенной — остаться жить, то уже не от его желания и возможностей это зависит.

Он пришел.

Он пришел туда, где — в единственной точке Тривселенной — соединялись миры.

Он стоял на старом еврейском кладбище, частично разрушенном во время арабских волнений 2038 года, во многих местах оскверненном, но кое-где могильные камни остались такими, какими их видели и сто, и триста, и тысячу лет назад. Он стоял под жарким иерусалимским солнцем и знал, что время сейчас — октябрь, по еврейскому календарю — тишрей, первый месяц пять тысяч восемьсот пятьдесят первого года от Сотворения мира, а если на европейский манер — то год на дворе стоял две тысячи девяностый.

Шестнадцать лет, — подумал он. — Шестнадцать лет меня не было здесь. Какой же это долгий срок, и наверняка многое изменилось.

Шестнадцать лет? — подумал он. — Я не был в этом мире никогда, а если и был, то тысячи лет назад. Может, пять тысяч, а может и все шесть, но тогда и мир еще не был сотворен, хотя это, конечно, чепуха, потому что миру этому от роду двенадцать миллиардов лет, если считать за единицу времени нынешний период обращения Земли вокруг Солнца.

Он понял, что волнуется, и мгновенно успокоился. Конечно, он был здесь и, конечно, не был. Последний раз он умер здесь шестнадцать лет назад, но по сути это не имело значения.

Миньян сделал шаг вперед и понял, что наг. Он протянул вперед руки — это были красивые руки молодого мужчины, слишком бледные, пожалуй, для жаркого климата. Он подумал об этом, и руки стали смуглыми, темный загар лег на ладони ровным слоем, будто проявился наложенный загодя крем.

Он усмехнулся и захотел увидеть себя со стороны. Это оказалось нетрудно, он отделил мысль и подкинул ее, как мячик. Подпрыгнув, мысль о зеркале стала зеркалом, повисшим в воздухе, и в яркой голубизне отражения он увидел себя — обнаженного молодого мужчину лет двадцати пяти, с длинными, до плеч, черными, как мрак ужаса, волосами, горячими голубыми глазами, контрастировавшими с темным загаром тела, как полдень с вечером.

Он узнавал себя и поражался узнаванию. Что-то было в нем от спокойной красоты Алены — Даэны Второго мира: ямочка на подбородке и овал лица, и волосы, и определенно женственная фигура. Что-то было в нем от Аркадия — Аримана Второго мира: не очень уверенный взгляд, легкая и привлекающая улыбка. И от Генриха в нем было тоже что-то очень знакомое, но что именно — он затруднялся определить сразу, как затруднялся назвать точно, что оказалось в его внешности от каждого из десяти составлявших его людей.

Он себе понравился, хотя, вероятно, стоило бы чуть измениться — борода не помешала бы, и не такой молодой возраст, хотя, с другой стороны, все это не имело никакого значения.

Не имела значения и одежда, но он все-таки оделся, придумав себе простой и символичный наряд в виде ниспадавшего с плеч белого хитона, элегантно подвязанного широким поясом.

Он осмотрел себя в зеркале неба и остался доволен. Та его суть, что принадлежала когда-то Владу Метальникову, требовала немедленных действий, и та его суть, что принадлежала когда-то Виктору Хрусталеву поддерживала это желание, но он понимал, что время действий не может предшествовать моменту понимания, а момент понимания наступит не прежде, чем произойдет узнавание.

Миньян обратил зеркало в мысль, подумав о том, как легко сейчас и здесь три Вселенные соединили свои законы. Он повернулся лицом к городу, лежавшему на соседнем холме, и ему в глаза сверкнул золотой блеск мечети Омара. Стену плача, западную стану Второго храма, он не мог видеть отсюда, но это тоже не имело значения: он возвысил свой взгляд, изменил путь лучей и увидел.

Та его суть, что была когда-то раввином Чухновским, и та суть, что была Абрамом Подольским, увидели Стену такой, какой она представлялась им в земной жизни, но общая суть Миньяна, сотканная из сознаний, подсознательных импульсов и бессознательных инстинктов десяти человек, увидела мир таким, каким он был на самом деле — в настоящем и недавнем прошлом.

Больше полувека война за передел Палестины велась в пределах Вечного города. Разделенный в начале ХХI века Иерусалим был заново поделен три десятилетия спустя, а потом была Пятничная война, и новый раздел, и очередные столкновения.

Миньян глубоко вздохнул и, ступая босыми ногами по колючему гравию, начал спускаться по довольно крутому склону. Острый камешек впился в подошву, и Миньян отлепил его мимолетным желанием, растер в пыль, а пыль обратил в мысль — это была мысль о том, что люди не готовы к его появлению. Нужны предварительные действия. Если бы он пришел в Иерусалим древних иудеев, достаточно было знамения — солнечного затмения, например, или огненного столпа на вершине горы. А каким должно быть знамение сейчас, в конце двадцать первого века?

Никаким, — ответил он себе.

В ногу впился еще один острый камешек, и он не стал его растирать, только унял кольнувшую боль. Он вышел на узкую дорогу, петлявшую между низкими домами, и здесь встретил первого человека. Это был мальчик лет десяти, игравший с довольно грубо сделанной моделью звездного крейсера из популярного сериала. Мальчик запускал крейсер вниз по улице, а умная машина взлетала ввысь и возвращась в подставленную ладонь.

— Мир тебе, — сказал Миньян, не останавливаясь.

Мальчик посмотрел ему в глаза и замер, рука его опустилась, модель, вернувшись, не нашла посадочной площадки и врезалась в стену.

Миньян прошел улицу и вышел на перекресток, узнав его, хотя никогда здесь не был. Налево за высоким забором, сложенным из старых обтесанных камней, потемневших от времени и недостатка человеческой заботы, располагался Гефсиманский сад. У входа, перед закрытыми металлическими воротами, выкрашенными в бордовый цвет, стоял, сложив руки на груди, мужчина лет сорока в форменной одежде и с лучевиком в кобуре.

— Мир тебе, — сказал Миньян, проходя мимо.

Не оборачиваясь, он знал, что охранник, и мальчик, и еще несколько человек, увидевших его из окон своих домов, идут за ним, ощущая в себе странную энергию, источник которой был им не известен.

Он спустился к дороге, откуда начинался подъем к крепостной стене Старого города. Поднявшись по широкой, оборудованной стоянками для авиеток, магистрали, он вошел в Мусорные ворота и, ощутив неожиданный восторг, сделал то, чего делать не собирался, не столько опасаясь неадекватной реакции следовавших за ним людей, сколько не считая пока необходимой демонстрацию собственных возможностей.