Дмитрий Красько - Примат воли

– Хорошо, бродяга. Я зайду к тебе через полгода, тогда ты мне и расскажешь, куда шел из Константинополя и почему мое баронство оказалось на твоем пути. Я не люблю шпионов.

И он ушел. А я решил, что сходить с ума резона нет, потому что доставлять удовольствие этому самовлюбленному параноику не хотелось. И я улучшил условия обитания в камере.

Но время все равно текло невыразимо медленно. Я мог с ним работать – однако, лишь замедляя его течение. Ускорить – не умел. И, насколько знал, из ныне живущих никто не умел.

И я понял – чтобы избежать сумасшествия, необходимо занять себя какой-нибудь работой. А какая может быть работа у звездочета и чернокнижника, если не отрабатывание магии?

С практической стороной вопроса было сложно. Два момента вставали на этом пути незыблемой преградой. Первый – малые размеры камеры. Но это еще куда ни шло. А вот второй – отсутствие практически всех ингредиентов для сотворения более или менее сильного колдовства, – был посерьезнее. Все, чем я располагал – это крысиные лапки и хвостики. Но этого было мало.

Тогда я решил, что наиболее правильным в сложившейся ситуации будет приналечь на теорию. Причем, на теорию, опять-таки не затрагивающую заклинания с использованием различных ингредиентов. Обычная магия слов и чисел и ее основные вводные.

Например, круг. Символ Солнца. Используемый без дополнительных вводных в различных заклинаниях, вызывает огонь и жару. С его помощью я победил сырость в камере. Да здравствует круг!

Фон Везен пришел, как и обещал, через полгода. Круглолицый, сытый и довольный. Пушок на его щеках и подбородке огрубел и больше стал походить на бороду, чем в первый раз.

– Ну что, бродяга? – спросил он. – Продолжим нашу беседу?

Я тоже был сыт – только что съел похлебку с двумя жирными, вкусными крысами. И борода у меня была побольше и погуще, чем у барона. Я лежал на полу, закинув руки за голову и лениво щурился на него.

– Продолжим.

Наверное, фон Везен воспринял мое поведение, как браваду. Наверное, многие заключенные ведут себя так в самом начале заточения – мол, мы не сломлены и не сломаемся. Фон Везен ничем не выказал своего удивления, он просто спросил:

– На чем мы остановились в прошлый раз?

– На том, что вы не любите шпионов, мессир.

Барон нахмурился. У него было множество узников; скольких из них он упрятал в тюрьму по обвинению в шпионаже – бог весть. Очевидно, многих. Поэтому мое напоминание ни о чем ему не напомнило.

– Ты очень смелый, бродяга?

– Нет, – я покачал головой, что было не очень удобно в моем лениво-расслабленном положении. – Просто я недавно откушал похлебки, что выдали мне по повелению вашей милости, и сейчас перевариваю ее.

Барон ткнул в меня пальцем и изрек:

– Посмотрим, какие песни ты запоешь через год!

Мне все-таки удалось вывести его из себя, хоть и самую малость. Он ушел, хлопнув дверью, и тюремщики, как послушные шавки, последовали за ним, унося с собой факела и оставляя меня наедине с моими теоретическими умствованиями.

Стрелка – символ направления. Действие заклинания направлено туда, куда она указывает. Ну, это и младенцу ясно.

– Все валяешься, грязная свинья? – спросил фон Везен ровно через год. Он сильно возмужал за это время, но ума явно не прирастил. Борода стала больше, а выражение лица – свирепее. Теперь он походил скорее не на подростка-самодура, а на взрослого буйнопомешанного.

– Валяюсь, ваша милость.

А чем мне еще было заняться в этой тесной клетушке?! Не с мечом же упражняться! Тем более что он опять застал меня после трапезы.

– Ты неплохо держишься для человека, который провел в одиночке полтора года. У меня было всего шесть таких заключенных. Ты – седьмой.

– Семь – счастливое число, – я откровенно зевнул, и барон недобро усмехнулся:

– Но рано или поздно безумие настигает всех в этих подвалах. Я через неделю уезжаю на войну. Сколько она продлится – только Бог да император знать могут. Но раньше, чем через три года я вряд ли вернусь. Посмотрим, как ты будешь выглядеть через три года, а, бродяга?! – он залился безумным смехом и покинул меня.

Я пожал плечами. Треугольник – символ триединства разума, души и тела. Действует, правда, только у Посвященных, обычным магам от него выгоды никакой. А заклинания Посвященных становятся на порядок сильнее, поскольку их порождает объединенная сила заклинателя.

Барон объявился не через три года, и даже не через пять. Он вернулся лишь спустя девять лет. Узнал, что без него половина узников отправилась в мир иной, и принялся заполнять казематы снова. Об этом мне рассказали тюремщики, враз повеселевшие с возвращением хозяина.

Лишь покончив с неотложной задачей по заполнению тюрем, барон решил возобновить традицию по их обходу. И появился в моей камере.

На сей раз он застал меня, когда я делал физические упражнения. Я занимался этим каждый день, потому что иначе мышцы атрофировались бы.

– Ты все еще держишься, бродяга?! – голос у барона был сиплый, борода – густой и широкой, как лопата. Через все лицо тянулся грубый шрам – память о первом военном походе.

– Стараюсь, – мое дыхание было учащенным, а голос – прерывистым. Возможно, это доставило удовольствие барону, поскольку он сказал то, чего я никак не ожидал услышать:

– Уважаю. Ты – один из трех человек, сумевших просидеть здесь десять лет и не свихнуться.

– Три – любимое число Бога, владетель.

– Посмотрим, сколько еще ты продержишься, – криво усмехнулся он и ушел.

Квадрат – символ очищения. Используется в магии исцеления, но, опять-таки, Посвященными. Непосвященные вообще могут не соваться в магию исцеления. Самое большое, на что хватит их сил – так это излечить ячмень на глазу, заикание да легкий сглаз.

Барон зачастил ко мне. Если не считать еще трех военных походов, он появлялся в камере почти каждый месяц. Ненадолго – чтобы задать пару-тройку вопросов, – но все же. Поначалу в нем росло изумление. Он никак не мог взять в толк, отчего я не впадаю в отчаянье, почему не отощал до изнеможения, хотя одежда, как и положено, давно превратилась в лохмотья. И еще ему было непонятно, почему у меня не наблюдается даже легких признаков безумия.

Удивлялся он пять лет. Потом начался период раздражения. Его милость дважды соизволили лично пнуть меня во время таких визитов. Я особо не расстроился – все кости остались целыми, все органы – при мне.

Период раздражения был недолгим. Год – до вояжа барона на войну, год – после. Потом началась затяжная эра озлобления. Продолжалась она что-то около двадцати лет. Барон наведывался ко мне так же часто, но теперь его визиты редко обходились без высочайшего пинка под ребра или зуботычины. Мне односторонний мордобой надоел уже после четвертого визита, пришлось сотворить заклинание вязкости – при нем даже после самого сильного удара до меня доходил лишь ласковый шлепок. На всякий случай я все равно падал на пол и корчился в судорогах боли.