Екатерина Федорчук - Трибунал

– Революция не забудет вам этого, товарищ, – проговорил Хацкелеев, покровительственно похлопав его по плечу, когда они прорвались сквозь густую толпу и оказались по ту сторону тяжелых дверей.

Хацкелеев и Касицын вбежали в зал суда буквально за минуту до начала заседания. Вернее, вбежал Маркуша, а Роман Давидович вошел неспешным шагом и с сосредоточенным взглядом, всем своим видом демонстрируя, что задержался по делу. (С таким видом он и отобразился на фото, которое сделал перед началом заседания корреспондент местных «Известий».)

Хацкелеев оглядел зал. Справа сидели подсудимые в рясах в окружении отряда милиции. Милиционеры – совсем молодые ребята. Видно, что им непривычна и странна та роль, которую на них возложила власть. На их лицах застыло смущение и любопытство.

Сами подсудимые внешне были спокойны: председатель Епархиального совета епископ Герман со своими подчиненными и священник-черносотенец Михаил Платанов.

В глубине сцены стоял стол, накрытый зеленым сукном, за которым восседали судьи: шесть человек настоящих отборных пролетариев с безупречной репутацией. Все – члены партии. Слева – стол с обвинителями: важный Роман Давидович Хацкелеев, запыхавшийся Марк Абрамович Касицын и бравый Леонид Игнатьевич Гринь, улыбавшийся радостно, как бы торжествуя по поводу предстоящей победы. Чуть ниже защита обвиняемых – все старорежимные адвокаты с богатой практикой и стальными нервами: Лебедев, Рождественский, Рейнтблат. Каждого из них Хацкелеев пытался перекупить, запугать, отвлечь на худой конец, конечно, через третьих лиц. Третьи лица работали из рук вон плохо. И теперь Хацкелееву только и оставалось, что преувеличенно церемонно здороваться со своими оппонентами в коридорах суда.

И зал: черные рясы священников, черные же костюмы бывших чиновников, формы курсисток, студентов и гимназистов, косоворотки и военная форма бывших офицеров, матросов. Кажется, весь город собрался сегодня здесь, чтобы решить для себя что-то очень важное, может быть, даже – главное.

– Внимание, товарищи! – радостно прокричал фотограф. – Не жмуримся, товарищи, смело и открыто смотрим в глаза наших потомков! Спасибо, товарищи! Можете начинать, товарищи!

– Заседание суда объявляется открытым! – громко и уверенно прочитал по бумажке председатель суда Иван Васильевич Трухляев. – Слушается дело о провокации членов Епархиального совета против советской власти и о контрреволюционной деятельности священника Михаила Платанова.

Выглядело все солидно. Но не так, совсем не так все это должно было быть по мысли главного обвинителя!

Хацкелееву виделся красивый резонансный процесс! Так, чтобы жизнь и смерть, риск и жертвенность, любовь и ненависть! Чтобы зажечь инертную массу… Показать их контрреволюционную сущность, и чтобы суд присяжных, то есть судьи трибунала сами, без давления осудили бы их… на смерть? Ну, не обязательно на смерть, но так, чтобы ни у кого не осталось и сомнений. Чтобы не судебная хроника, а настоящий роман!

Да много еще о чем мечтал Роман Давидович, приступая к делу духовенства города С. – к будущему делу, которое тогда еще предстояло создать. Старые наработки Гриня и его команды определенно не годились. Разбирая ворох донесений, жалоб и просто бумаг непонятного содержания, Хацкелеев в конце концов нашел то, что нужно, в газете – «Проповедь святого отца». «Как известно, Серафимовская церковь стоит у винного склада, а служит в ней знаменитый поп-черносотенец Михаил Платанов, у которого власти еще полгода назад нашли кучу погромной литературы, которую он и писал, видимо, изрядно приняв на грудь горячительных напитков. В этот раз святой отец превзошел сам себя: 24 июля он при большом скоплении народа отслужил панихиду по Николаю II. Да-да, верь своим глазам, товарищ, поп публично уронил скупую мужскую слезу, оплакав «помазанника Божия» Николая Александровича, расстрелянного злодейской властью «без суда и следствия». Вероятно, святой отец выпивал не один, потому что молящиеся все как один бухнулись на колени и истошно заголосили. Вопрос: что пили товарищи, прежде чем предаваться публичной скорби по врагу революции? И еще более важный: куда смотрят власти? Почему они не положили предел этому безобразию?» (Известия. 1918. № 159).

Уже на следующий день возмутителя спокойствия заключили под стражу и допросили. Это был в высшей степени удачный экземпляр черносотенного попа: проповедник, монархист, упрямый и наивный одновременно. У него дома обнаружился ворох статеек, отпечатанных в последние годы в разных издательствах, каждой из которых хватило бы на то, чтобы закатать ему высшую меру. Но Хацкелееву не нужен был один поп – ему нужен был громкий процесс, разоблачение организации…

– Товарищи! – торжественно сказал Гринь, сверкая черными глазами за огромными линзами очков. – Как представитель обвинения я должен зачитать обвинительный акт… И я его зачитаю, товарищи! Но сначала я скажу честно, потому что наболело. Над процессом работала целая бригада, и некоторые товарищи – я не буду называть их имена – еще не закалены в классовой борьбе! Все это казуистика, что они тут понаписали, может быть, и нужная, но… Ну, какой такой акт нам еще нужен! Вы можете просто повернуть голову налево и увидеть этих, с позволения сказать, пастырей, которые сидят в черных рясах и с крестами на шее. Они даже не пытаются скрыть своего буржуазного происхождения! Таким не место среди нас, товарищи!

Слушая выступление Гриня, Хацкелеев ловил себя на чувстве неловкости, чуть ли не стыда за происходящее… Топорная все-таки вышла работа. Ни одного нормального свидетеля, мотивировки – как в бульварном романе! Конечно, судьи вынесут правильный приговор, но как посмотрят на это в центре?

В чем-то Хацкелеев был согласен с коллегой по обвинению. Он и правда развел такую казуистику, чтобы привлечь к делу как можно больше народу, что сам себе удивлялся. Но Гринь не разделял его методов и на резонное замечание:

«Нельзя же человека посадить только за то, что он поп?!» – недоуменно спрашивал: «Почему?»

– А суть в том, товарищи, – продолжал ораторствовать Гринь, – что пока молодая советская страна, напрягая все силы, борется с белогвардейской заразой, тут, в тылу, у нас за спиной творятся темные дела. Этот поп, этот темный поп! Такой темный, товарищи, даже не верится… Он заливается крокодиловыми слезами и служит панихиды по… кровопийце… по Николаю Второму! И призвал паству к вооруженному восстанию!

– Вранье! – кто-то крикнул с места, и зал взорвался криками.

«Интересно, что там такое?» – вяло подумал Хацкелеев. Он, как и все находившиеся на сцене, не видел того, что происходило внизу, в зале.