Федор Метлицкий - Путь Сизифа

У самого Матвея не было желания подать кому-то копейку, обычно оборванцам на улице, он успокаивал совесть: все они – лентяи, не желают работать.

Магистр отозвался:

– Нет отдельно идеальных людей, делающих добро, и злодеев.

– Как это? – спросил Матвей. – Нет злых людей?

– Да, есть люди, попадающие в разные обстоятельства, вынужденные делать выбор.

Магистр решительно пояснил:

– Добро и зло – понятия относительные. Деление на борцов за добро с кулаками и на космических злодеев – это искусственная сублимация отдельно добра и зла, чего на самом деле нет. Дело не во врожденном добре одного и порочных наклонностях другого. Преступник ничем не отличается от нормального (не беру закоренелых бандитов), просто попадает в ненормальные условия. И выбирает что-то спасительное или выгодное для себя. В жесткой системе легко стать преступником. Выйди из строя – и под суд.

– Но система нужна, – возразил Петр. – Законы там. Они ограждают от зла.

Магистр посуровел.

– История показывает, что все народы нормальные, но почему-то враждуют друг с другом. Каждый народ видит в другой нации, непохожей на него, чужое, ось зла. Вся беда в том, что вопреки общепринятому мнению, сами народы хотят мира только на своих условиях. Им, зомбированным тотальной пропагандой империй, хотелось все же сначала победить, а тогда уж аплодировать наступлению вечного мира. Враждебно настроенные народы даже вашего диссидента не отличают от врага.

Марк подтвердил авторитетно:

– Дело в слепом подчинении жесткой иерархической системе. Банальность зла. Разрыв между осознанием собственной вины и – осуждением всех и вся.

Я спросил:

– Значит, только вне системы люди смогут жить нормально, полноценно? Ни тебе коммунизма, ни капитализма. Дело – в самом человеке.

– Да, зло не в народах, они состоят из людей, которые отстраняются от проблем или намагничиваются ненавистью. Никто не лишен добра, только обстоятельства разные, в одних – светишься от добра, а в других – озлобляешься на весь мир. Так что, свет и тьма есть, но они возникают в настроении, а не в чем-то безличном.

– Так будет всегда, – возразил Матвей. – Ничего вы не добьетесь.

– Понимаете, есть два типа людей: например, одни смотрят документальный фильм об Освенциме, пугаются и с отвращением переключают канал. Они, как правило, не выносят и чужие им мнения. Не любят расстраиваться, берегут себя. Другие же, подавляя слезы, анализируют суть зла, прислушиваются к чужим мнениям, восходят до мировых проблем и осмысляют их.

– Я тоже не люблю видеть тяжелое. Тем более злобные наскоки на страну. Зачем осмыслять? Отключился, и все.

Магистр строго посмотрел на нас.

– Вот мы и займемся воспитанием усилия, чтобы осмысливать себя и жизнь. Начнем с вопроса: когда появляется потребность искать выход? Не по мелочам, а – всей судьбе?

Петр сказал:

– Когда семья голодная, недоедает.

Матвей нехотя бросил:

– Может быть, недовольство фигней, что происходит вокруг? Гибридная война, например.

– Вот-вот, тревога за будущее. А еще?

Марк быстро ответил:

– Когда хочется сбросить к чертям изнурившую душу Систему!

– Но, но! – пригрозил Матвей. – Не трогай Систему! Хочешь бессмысленной и беспощадной революции "желтых жилетов"?

Магистр поморщился.

– Диссиденты в шестидесятых бросались на амбразуру. Противостоять проще, чем изменить натуру человека путем внутренней духовной работы.

Марк был уязвлен.

– Жертвовать собой ради идеи – легче? Это самое трудное, все другое – от трусости.

И надулся. Матвей возмутился:

– Зачем мне потребность искать какой-то выход? Разве можно осуждать, что человек просто живет, и ничего не надо, только чтобы семье было хорошо?

– Фашистский народ тоже просто хотел жить, – не вытерпел Марк.

– Фу, как прямолинейно! – поморщился Магистр. – Да, обычные люди ни в чем не виноваты, за что их осуждать? Винить надо альфа-самцов, зомбирующих мозги. Правда, они из того же народа.

***

Магистр объявил:

– Мы забываем в повседневной текучке, что есть начало и конец. Чтобы помнить, что вы на земле не вечны, проведем экскурсию. Это нужно для восприятия дальнейшего курса наших уроков.

Мы отсидели свои зады на партах, устали от занудства Магистра, и весело встретили практические занятия.

Он привел нас… на кладбище на краю города, недалеко от нашей усадьбы.

По пути он говорил:

– Я посетил многие кладбища мира. И на меня легла постоянная тень глубокой грусти о судьбе человека, и его земной глупости.

Мы бродили мимо монументальных памятников с барельефами белых ангелов в виде полуголых детей, горестно наклоняющихся над некрасивыми по земному лицами усопших. Удивляли помпезные огороженные глыбы с выбитыми в них чудовищными барельефами братков, погибших при разборках за захват злачных мест и предприятий. Трогали более скромные замшелые памятники с надписями: "Герой социалистического труда…", "Профессор такой-то", «Гвардии подполковник Краснознаменного…», и совсем завалившиеся безымянные кресты.

Магистр сказал:

– Это уже приметы времени. Мертвые не принадлежат семье – они принадлежат государству.

На одном покосившемся камне было выгравировано:

«Говорила тебе я, ты не ешь грибов, Илья.

Не послушал, и покушал, а теперь вина твоя».

Мы злорадно перешептывались:

– Это его чувство начала и конца?

Магистр услышал, и проворчал:

– Разве вас не поражает трагедия жизни и смерти? Не накатывает любовь к жизни, к близким, и мысли всерьез – о ценностях в жизни человека? Думайте об этом огромном кладбище смертей! Если посчитать, то на этой планете сейчас живут 8 миллиардов людей, и все умрут. А сколько поколений вымерло с начала цивилизации? Жуть! И что, зря в землю ушли? Ушли тела, а не бессмертное сознание, воплощенное в культуре и вещах. Это история, которая не погибла, – нити страданий и надежд, а также глупостей исходят оттуда и влияют на современность и будущее. А недавние захоронения – на родственников буквально.

Дальше была группа могил с обелисками захороненных "афганцев" с одинаковыми датами смерти. На одном из них был медальон с изображением улыбающегося парня в солдатской форме и панамке.

Бухгалтер Петр перекрестился. Завхоз Матвей снял кепку. Марк посерьезнел.

Я молча стоял у этих могил, с неясным чувством, которое позже выразил в стихах: