Филипп Тагиров - Автаркия, или Путь Мишимо

– Я делаю этот выбор свободно, по собственной воле. И я готов нести за него ответственность, – сказал Юлиус. – Да, метафизика утверждает, что в мире есть высшие законы, не зависящие от нашего выбора. Я – метафизик, но быть метафизиком, снова и снова выбирать быть метафизиком – это и есть мой экзистенциальный выбор.

Торжественность момента была бесцеремонно нарушена подошедшим официантом, который спросил, собираемся ли мы еще что-то заказывать или намерены расплатиться. Он уже какое-то время стоял неподалеку и отчаянно зевал, притворяясь, что делает это в направлении гор.

Мы пошли по набережной, вниз по течению Визмяти, миновали собор Петра и улицу Матея Михайлеску и у моста Росетти, как всегда, задержались, изучая выставленные на продажу старые книги. Помню, Юлиус полистал несколько пыльных томов в потрепанных выцветших переплетах и, вздохнув с видом человека, которому никогда не хватит времени, чтобы прочесть все книги на свете, предложил продолжить нашу прогулку.

Мы перешли на староградскую сторону. В цыганском квартале было шумно и, как нам показалось, еще более жарко, чем в других частях города. Яркие цветастые одежды, громкие голоса, мельтешащие повсюду босоногие дети, настойчивый запах подгорелой еды – все это будто бы излучало свою летнюю, разгоряченную энергию прямо в воздух. По Житной направились в сторону площади Свободы, но путь дальше нам преградили баррикады. Вокруг суетились люди, несли какой-то хлам, двигали мусорные баки, четверо тащили телефонную будку и распевали грубую песню про жену мельника. Два полицейских стояли поодаль и задумчиво дымили папиросами, молча наблюдая за происходящим.

Жан-Поль предложил пойти к протестующим, но мы с Юлиусом отговорили его: нам пока нечего было им сказать. Еще немного понаблюдав за тем, как на наших глазах под палящим солнцем суетящиеся люди из рухляди и обломков старой жизни воздвигали жизнь новую, мы решили обойти площадь Свободы стороной и двинулись к Буковой аллее.

Выбор подлинных имен не был просто случайной блажью интеллектуалов-бездельников – под этими именами мы собирались принять участия в событиях, которыми был готов вот-вот разродиться наш город, под этими именами мы должны были войти в историю нашего государства.

Помню, как Юлиус сказал, насколько непросто, наверное, будет забыть себя ради блага других людей. Дубравка предложила присесть на скамейку в тени и, достав гребень, чтобы расчесать свои длинные русые волосы, спросила нас, на что же мы готовы пойти ради блага этих людей. По-видимому, она в тот момент даже не задумалась, что для нас с Юлиусом и для Жан-Поля словосочетание «эти люди» означало разные вещи. Для Жан-Поля это, в первую очередь, были рабочие, угнетенные, эксплуатируемый класс. Для нас же «эти люди» были нашим народом.

– На многое, – кратко ответил Юлиус.

Тут оживился Жан-Поль:

– Что значит «на многое»? – спросил он, закуривая. – Готов ли ты встать на баррикадах с такими же, как ты, под удары брандспойтов? Готов ли кидать «Молотов» в жандармов?

Юлиус резко покачал головой.

– Когда я сказал, что готов пойти на многое ради блага этих людей, я не имел в виду уличные стычки. Я имел в виду действительно многое: стать их лидером, стать для них всем, повести их за собой.

Жан-Поль хотел, вроде, что-то еще спросить, но, издав неопределенный звук, замолчал, несколько ошарашенный ответом Юлиуса. Вероятно, тогда он еще не осознавал, что когда-то в будущем, добейся мы успеха, наши дороги неизбежно разойдутся, но слова Юлиуса, тем не менее, заставили его посмотреть под новым углом на возможный масштаб нашего участия в происходящем.

Чуть позже Юлиус задумчиво признался, что не хочет начинать с улиц. Ему есть, что сказать, но он считает, не в вульгарной уличной толпе ему следует изначально искать единомыслия.

– Ты понимаешь, что только что ты оскорбил всех этих людей, собравшихся вместе во имя справедливости и правды? – спросил его Жан-Поль.

– Нет, – возразил Юлиус, – я не оскорблял их. Они действительно собрались сейчас на баррикадах под общими лозунгами, и они верят, что они действительно разделяют одни и те же идеи. Но, кроме того, что толпа усредняет любую мысль, толпа объединяет только до тех пор, пока ты в ней. Как только им кинут их кость, или как только им просто надоест, они разойдутся по домам и большинство из них забудет обо всей своей «идейности». На баррикадах останутся только идиоты-фанатики, деликвенты и психопаты, а с ними в лучшее будущее не пойдешь… Поэтому прежде, чем обращаться к массам, надо собрать вокруг нас людей, искренне преданных идее – но не фанатиков (они потом сами прилипнут), а людей понимающих.

Я подался вперед.

– Университет, – сказал я.

Жан-Поль вскинул бровь. Мне померещилось, что глаза Юлиуса блеснули, как если бы я подкинул ему ответ на терзавший его вопрос.

– Наши студенты. Наши молодые коллеги, – проговорил он, кивая.

– И наш Учитель, – подхватил Жан-Поль.

При упоминании Учителя Дубравка встрепенулась: она собиралась писать у него диссертацию. Мы проговорили еще с полчаса под сенью вековых буков и направились в сторону Конкордии.

Когда мы прощаемся, я отвожу Юлиуса в сторону и спрашиваю:

– А если ты вдруг однажды станешь для них всем, и они будут идти за тобой, на что тогда ты готов будешь пойти ради их блага?

Юлиус несколько секунд не произносит ни слова. Я вижу, как в нем зреет, копится, собирается в туго скрученную спираль какая-то нечеловеческая решимость.

– На очень многое, – говорит он. – Думаю, что даже на большее, чем мы с тобой сейчас можем представить.

Нужно сократить фрагмент из воспоминаний Мишимо, убрав несущественные детали (подумать, какие).

Добавить про университетскую жизнь, а также про поездку во Францию и участие в парижских событиях. Наверное, стоит обратить внимание на детство и юность Хованского и Ковакса.

В сентябре 1968 г. при поддержке Рудольфа Баумгартена было создано общественное движение «Правда» (что детально описано в книге Й. Гребенца «"Правда": первые дни»). Официальным лидером движения стал сам Баумгартен, но, как мы знаем, Юлиус, да прибудет с нами сила его правоты, и его ближайшие соратники с самого начала принимали самое энергичное участие в жизни «Правды». Благодаря активной пропагандистской деятельности движения к рабочим-сталилитейщикам на баррикадах присоединилась молодежь (в первую очередь из университетской среды), а также многие представители прогрессивной интеллигенции и национальных меньшинств, чьи интересы были ущемлены фактической политикой президента Боговича, проводившейся вразрез с декларируемыми в Конституции принципами равноправия всех национальных и этнических общностей в многонациональном государстве Красногория. Обращения к недовольным шахтерам, крестьянам и мелким фермерам привлекли в столицу многочисленных представителей этих слоев населения. Еще одним достижением «Правды» стало превращение протеста из локальных уличных пикетов и баррикад, сопровождавшихся порой погромами и насилием (что не могло не вызывать настороженное и недоверчивое отношение к протестующим со стороны простого городского населения), в широкую по области применения повседневную модель, которую каждый, кто чувствовал недовольство существующим порядком вещей, мог практиковать в самых различных формах по дороге на работу и обратно домой, в заводском цеху, в редакции газеты, в продовольственном магазине, в институтской лаборатории, в шахте, на поле, в военной казарме, на заседании Национального собрания.