Берт Андро - Человеческая книга

Я пометил что-то в блокноте. Машинальное движение, привычка, рефлекс – выработано до максимума за все три года, что я здесь работал. Человек поднял голову, но не увидел меня, и я снова записывал что-то в блокнот. Проглядел свои записи: «Растерянность, суженные зрачки, тревога». Нарисованные глаза. Я закрыл блокнот.

– Достаточно.

Свет в комнате выключился, и человек невольно погрузился в сон. Медсестра ввела ему сыворотку в шею, и я ушёл. Когда она проходила мимо, подмигнула.

– Подожди, – остановил её я.

– В чём дело, Номер Один?

Я смотрел в её синие без зрачков глаза. Отвёл взгляд, почёсывая нос.

– Ничего, Номер Два. Просто хотел сказать, что ты хорошо поработала.

– Спасибо! – радостно улыбнулась она, обнажив синие зубы. – Вы тоже были на высоте, Номер Один.

– Спасибо, Номер Два. Извини, что задержал. Иди.

Она ушла, улыбнувшись на прощание, стараясь скрыть раздражение от моего повелительного тона. Она постоянно так делала. Ей не нравилось со мной работать.

Я сел в мягкое колючее кресло, чувствуя, как иголки вонзились в кожу, и удовлетворённо прикрыл глаза. Массаж – разве не чудо-средство против переутомления? Или – как бы я написал в блокнот, если бы наблюдал за уставшим человеком – лучше сказать, некая апатия, а не переутомление.

Встал с кресла и направился на выход.

Если вы подумали, что меня зовут Номер Один – это не так. В комнатах исследования имена не используются, нужно называть другого так, как этого требует его статус на данный момент. Например, я был главным исследователем – наблюдающим, и я – Номер Один. Медсестра была провокатором, то есть она – Номер Два.

В общем-то, в комнате исследования только два главных Номера, а остальные делают всякую компьютерную работу, которая, конечно, важна, но не настолько, как работа наблюдающего и провокатора.

На мой взгляд, я бы называл Номер Один провокаторов. Они делают гораздо больше работы, чем наблюдающие. Они разговаривают с людьми. Они сами притворяются людьми.

Мне кажется, они очень храбрые. Это глупо, но при мысли о том, что я буду притворяться человеком и разговаривать с настоящим, меня пробирает дрожь.

В любом случае, моя работа мне нравилась. Правда, очень. Однако…

– Три года, Вин де Ойл. Это слишком, тебе не кажется?

Мой друг работал в комнате исследований уже четыре года, но его постоянно повышали, давали премии и тому подобное.

Но я… я работал там три года, и меня ни разу не повысили. Никаких премий, почётов, дополнительных заданий, о которых я так мечтал.

– Осторожнее с желаниями, друг, – лишь ответил тот, просматривая записи в блокнотах.

Я заглянул ему через плечо, увидел слово «любовь».

– Любовь? – удивился я.

Вин де Ойл резко закрыл блокнот и нахмурился.

– Прекрати. Это против правил – помогать друг другу. У каждого есть своё исследование.

– Я же просто спросил.

Он хмуро отвернулся. Какое-то время мы молчали.

– Так, значит, серьёзно любовь попалась? – осторожно поинтересовался я.

Вин де Ойл раздражённо вздохнул, цокнул синим языком и кинул блокнот на стол.

– Да.

– Сложно, да?

– Да.

– Давно исследуешь?

– Неделю. Почти близок к разгадке.

– И что? Есть причина?

– Конечно, есть. У них всегда есть причина.

– Как же предсказуемо.

– Звучит разочарованно. Осторожнее, а то я подумаю, что ты стал гуманнее к ним относится.

– Немного неуместно использовать это слово. И я вовсе не разочарован. Скорее, завидую. Тебе попадаются такие интересные исследования.

Вин де Ойл кинул на меня косой взгляд, думал – ударить меня или воздержаться? Воздержался.

– Можешь не нагружать мою систему своими назойливыми вопросами? Подойди к Вышке и скажи всё, что говоришь мне.

– Ты что, серьёзно?

– Ну, естественно.

– А, знаешь, я так и сделаю. Так и сделаю.

Вин де Ойл кивнул, не слишком уверенный в моих словах (собственно, как и я), и я ушёл.

Так странно, что среди наших существует такое клеймо, как «неудачник». После того, как они начали изучать людей, они стали говорить, как они. Глупее может быть только то, что это клеймо – на мне.

Естественно, в лицо они этого не говорят – удивительно, ведь также делают люди. Я понимаю, если бы нерабочие сказали бы какое-то оскорбление в лицо наблюдающему, им бы не сулило ничего хорошего. Но коллеги, высшие по званию и другие могут говорить мне всё, что хотят, – и всё же говорят за спиной.

Наверное, стоит сказать, что я реконструирую мою речь под вашу, дорогой читатель. В случае, если вы не человеческой расы и не моей, то, прошу прощения, я не знаю других языков.

Я зашёл к Вышке. Он был тут самый главный, так что и звался Вышкой. У нас всё просто. У нас на всё есть причина. У нас нет сознания, непостоянного и непонятного, у нас есть система – чёткая, выработанная и безошибочная.

Поэтому мы пытались их понять – людей и их сознания, их тайны и души. Мы просто искали причины в их поведении, причины, почему они делают так или иначе, ведь если причин нет – это необъяснимо, а мы не любили необъяснимые вещи.

Так что я предпочитал считать, что люди предсказуемы. Люди бы назвали это «самовнушением», но это понятие мы уже давно изучили.

Мы уже так долго их изучаем, что почти убедились в отсутствии их сознания. Я лишь удивлён, что это заняло так много времени.

Система Вышки была сосредоточена на том, чтобы управлять другими. А ещё он всегда говорил правду.

– Никто из более высоких уровней не хочет с тобой работать.

Я притворился, что меня это не задело – странное знакомое ощущение, которое тоже давным-давно изучено.

– Но это же глупо. Я профессионал. Я работаю в этой сфере три года и могу брать более сложные исследования.

Хотя, наверное, если бы я знал, что мне дадут её , то отказался бы. Я бы работал до конца расхода системы (жизни) без повышения, сосредотачиваясь на надоедливых заданиях о «грусти» или «удивлении». Короче говоря, продолжал жить своей обыденной размеренной жизнью, уверенный в своих убеждениях.

Но я не знал.

– А знаешь что? – проговорил Вышка спокойно. – Да. Я согласен. У нас тут как раз есть одно исследование. Сложное. Все отказываются от него, как только берутся. Они не могут его решить. Сомневаюсь, что у тебя получится, но, если выполнишь, повышу тебя до уровня твоего соседа Вин Де Ойла.

Я согласился.

Когда я зашёл в лабораторию, то в первую очередь удивился тишине, царящей внутри. Никого не было внутри: ни наблюдателей, ни провокаторов, ни компьютерный работников. Это было удивительно для двенадцати часов дня (время переведено автоматически для человеческих читателей), ведь именно это время считалось пиком работы.