Мария Лисина - За одну минуту до

А Надина мама пребывала в счастливом неведении, которое усугублялось вновь появившемся у нее поклонника, способствующего округлению у женщины живота. Вера Викторовна без задней мысли отправляла дочь на танцы, задавая ей потом парочку дежурных вопросов и отправляя их с братом-пятилеткой во двор, чтобы не мешали.

Наверное, девочка озлобилась бы, превратившись в экранных стерв, насыпающих стекло в пуанты главных танцовщиц из зависти, но в ее жизни появился Петруня, который доказал, что можно танцевать просто, потому что нравится.

Он был рядом недолго, но влияния чистосердечного паренька хватило надолго, потому что в двенадцать лет Надя переехала с мамой в Петербург, где пошла в балетную школу, попав туда каким-то чудом.

Надя пришла в академию, читая про себя, как мантру, слова Пети: главное танцуй так, чтобы нравилось тебе, а не чтобы утереть нос какой-нибудь длинноногой выскочке.

Может быть, поэтому она прошла первый тур, а затем и второй. Да, юная особа была девочкой из резерва, списка в который включают детей с немного недотягивающими физическими качествами, но хорошей техникой. Ведь в итого она из резерва все же попала в Академию.

В день заселения в школу интернат, Надя собрала свои вещи, поцеловала брата, сестренку-младенца, обняла маму, страшно гордую своей дочерь поступившей в Академию классического балета. И ушла, чтобы потом уже никогда не видеться со своей семьей, которая не занимала места в ее сердечке. Даже звонок умирающего брата через много лет не смог этого изменить, правда, к чести балерины, она не оставила мальчишку в беде.

В Академии было по-всякому. Были хорошие дни, когда прыжки казались идеальными, а прогибы достигали нужной глубины, когда соседки по комнате казались дружелюбными, делясь домашней выпечкой, припрятанной при обходе, но были сумрачные, когда Петька не писал, ее наказывали за безалаберность, девочки, собравшиеся в дружные стайки, не принимали в свои ряды молчаливую Моль, которая любила говорить сама с собой, а воскресенья проводила в классах, оттачивая движения.

Зато, как ни странно, ее любили животные. Наверное, чувствовали в ней такое же безгласное смирение и ластились к ней поэтому? Овчарка Тузик, лежащий у ворот, любил засунуть голову ей под мышку да так и лежать, наслаждаясь тем, что она чешет ему за ушком. Пес счастливо лаял, едва девочка подходила к ним, но других он не признавал, сразу скалился и вставал в боевую стойку.

Еще Надя подружилось с Мусей, кошкой «нанятой», чтобы охотиться за мышами, которых в подвалах старого здания было много. Кошка была такой же странной, как и Надя, хищница была трехногая, от чего нисколько не уступала в ловкости своим четырёхглавым сородичам, а еще она любила моченый черный хлеб, для мышиной охотницы не было ничего лучше, чем размоченная в молоке горбушка черного хлеба, пододвинутая к ней на блюдечке маленькими Надиными ручками. А в благодарность за заботу, кошка девочке пела свои мурчательные песни, похожие одновременно на рычание сытого льва и на звук заводящейся машины. Муся, в отличии от Тузика, на руки не лезла и морду, куда ни просят не засовывала, кошка терлась о ноги, из-за чего потом пригодилось перед занятиями смывать ее белую шерсть с гетр или колготок.

Но самым экзотичным питомцем девочки была ящерка –Горыныч, устроившая себе жилье под служебным крыльцом, где летом всегда было солнечно, а зимой достаточно тепло и безопасно. Вернее, ящерка по ее собственному мнению была сама по себе, а девочка была внешним раздражителем, пар раз спасшим ее от нападения мальчишек, вырвавшихся на волю и стремящихся разнести все вокруг. Но девочка все же считала пресмыкающееся своей питомицей и приносила ей личинки тли или муравьев, когда приходила к служебному корпусу, чтобы отдохнуть. Место это было тихим, безветренным, а главное, не особо популярным. Здесь не стояли скамейки, качели или лавки, как во дворе их корпуса, который очень нравился ее одноклассникам. Ей же комфортнее было здесь, среди неухоженной травы, плешивого двора, истоптанного ногами рабочих и технических работников, рядом со старым тополем, обнесенным хлипким забором, перелезть через который было вовсе не сложно.

Поэтому Надя лазила и через забор, и на дерево. Куда угодно, лишь бы не чувствовать себя худшей, ущербной или недотягивающей, которой она себе казалась в обществе ребят.

Опять же, ее никто так не говорил, никто не смеялся или не издевался. Она была для них как человек, которого легко не заметить или проигнорировать. Иногда правда мальчишки пытались подшучивать над ней из-за чего были награждены в лучшем случае тяжелым убийственным взглядом, а в худшем – крепкой затрещиной от которой еще долго звенело в ушах.

Такое отношение сохранилось до самого выпускного, даже когда они, уже совсем взрослые, сидели за праздничным столом и пытались хоть как-то поговорить с Молью, которое перед самым выпускным получила странное письме с шестью марками, а долго беззвучно плакала у себя в комнате, чем испугала соседок, никогда не видевших ни единой слезинки на ее лице за все эти шесть лет.

В тот вечер Надя седела с потерянным видом, но отчего –то, нахождение в компании не казалось ей такой уж пыткой, как раньше, напротив она была не прочь пошушукаться с девчонками или даже выпить припрятанного алкоголя с парнями. Но нет, она просто сидела и смотрела на расползающиеся по стене цветные блики, напоминающее крылья пойманной оранжевой бабочки. Сегодня Надя смотрела на свое платье, как на что-о далекое и забытое.

Правда до сих пор остался след от помады на самом краешке правого рукава. Это было не важно, потому что времени катастрофически не хватало, приходилось надеется, что она не поправилась и платье благополучно сойдется на спине.

И да, платье сошлось, оно было даже слегка велико, поэтому плечи пришлось прикрыть палантином, подаренными коллегами на день рождения.

Уже сидя в метро накрашенная и разодетая Надя выдохнула, поняла, что сильно она на мероприятие не опоздает, разве что на пару минут, но это не фатально. Сейчас же можно было смотреть на экран безмолвного телевизора, установленного в вагоне метро. Там говорили про юбилей путешественницы, восьмидесятилетней женщины, которая в одиночку обогнула на простые лодки все черноморское побережье. Говорили, что Светлана, пережившая в детстве страшные события, впоследствии стала картографом, а потом и заядлым путешественникам. Показывали детские фотки девочки, где ей было лет шестнадцать и она, светловолосая красотка в длинной, почти монашеской юбке, стояла в обнимку с двумя мальчиками с удивительными глазами, которые должно быть, были ее братьями или хорошими друзьями. Надя долго смотрела на эту, теперь уже бабушку, и думала о том сколько же она прекрасных мест увидела в жизни? Скольких людей поведала? И как же ей было тяжело выйти из своей зоны комфорта.