Роман Ударцев - Ведун

– Тыщенко сегодня на смене, – шепнул ему идущий мимо Леша-лохотронщик.

Вова вздохнул, день начался хреново, и ему сильно повезет, если он останется при своих. Тяжелая, шестьдесят-лохматого года выпуска, коляска, заскрипела. Делать нечего, придется идти на промысел, иначе Дуся его изобьет и, что гораздо хуже, не накормит. В двенадцать лет Вова точно знал, что мир это одна большая помойка, и ему в этой помойке барахтаться на самом дне. В переходе были люди – вокзал не засыпал никогда, но пока не пошли электрички с работягами из пригородов и заработка не будет. «Колхозники» жили беднее, но «копеечку» кинут куда охотнее, чем злая и не выспавшаяся дочка бизнесмена, возвращающаяся на учебу.

Он еще не скинул плед, но уже мерз. Вот его место, за которое Дуся отстегивала вокзальным ментам. Если бы сердобольные прохожие знали, что за право попрошайничать в переходе, он каждый день платит столько, сколько не каждый из них зарабатывает за неделю, они бы задумались что лучше, работать или просить милостыню. Вова грустно усмехнулся, как и в любом бизнесе, львиную долю прибыли, забирал себе организатор, а не исполнитель.

Вова размотал плед, и поправил искореженные ноги, он их никогда не чувствовал, но Дуся уверяла что если их вывернуть определенным образом, то выглядит жалостливее. Табличка с криво написанной просьбой помочь, кто, чем может, привычно уперлась в подбородок. В детском доме парень учился лучше всех, но Дуся высмеяла его табличку, где он красивым почерком и вежливо обращался к людям с просьбой оказать материальную помощь калеке. Где ты видел, сквозь хохот сказала она, грамотного нищего? Мы должны быть убогими, и глазами тоже нечего искрить, лучше дебилом прикинься!

Полгода спустя, глаза мальчика действительно потухли. Холодный в любую погоду подземный переход, отвратительная бурда, которую, вечно пьяная Дуся, почему-то называла едой, побои, не они сломали парня, нет. Безысходность, вот груз что убил в нем желание жить. Что бы он ни делал, он останется тут, и ничто не способно это изменить. Кроме разве что Бога, но к собственному несчастью, Вова был умным мальчиком и понимал, что Всевышний вряд ли будет вмешиваться в его глупую жизнь. Делать в переходе совершенно нечего, и парень думал, целыми днями, это сводило с ума и приводило в ярость. Если бы он был, хоть чуть-чуть глупее, жизнь стала бы проще. Не лучше, но проще. Когда нет осознания, что ты живешь в грязи, нет, и желания из этой грязи выбраться.

Толстая тетка, со словами «бедный ребенок», кинула ему пятерку, Вова фальшиво улыбнулся и перекрестился. Таких теток он ненавидел всей душой, потому что одна из таких бросила его в роддоме, возможно, эта самая. Конечно, парень понимал, что это маловероятно, встретить собственную мамашу, и ненавидел всех. Да, он родился уродом, кто знает, что произошло с женщиной родившей его во время беременности. Упала? Выясняла отношения с благоверным? Пыталась самостоятельно аборт сделать? В одном он был уверен, изувеченные ноги, последствия травмы, а не генетического уродства. Когда «мамочка» увидела, что произвела на свет, мигом забыла про материнский инстинкт и написала отказ.

Еще в детском доме, слушая сопливые мечты товарищей о мамочке и папочке, он рисовал в голове картины мести этой сучке, что родила его. Он не тешил себя надеждами, что его перепутали в роддоме, а на самом деле его настоящие родители красивые и богатые. Вова точно знал, почему он спит на скрипучей кровати в комнате с еще двадцатью такими же неудачниками, он урод и этим все сказано.

Потом в детском доме сменилось руководство, и плохая кормежка превратилась в тест на выживание. Один идиот пожаловался комиссии из Киева на плохое питание, дядечки и тетечки поохали, по-ужасались, получили положенный конверт с взяткой и свалили обратно в Киев. А правдолюбца завели к кабинет к директрисе и долго били. Чтобы не оставлять ненужных следов, били чулком, набитым песком. Правдолюбец неделю мочился кровью, потом, когда он отошел, его еще раз потащили в кабинет, тот возил ногами по полу и орал что больше так не будет.

Он не соврал, через месяц, он сбежал и вряд ли к тетечкам и дядечкам из комиссии. Вова тоже долго не задержался, основной принцип, нового руководства «кто не работает, тот не ест», доводил его до голодных обмороков. С изувеченными ногами грядки полоть не получалось, а на более легкие работы всегда хватало и здоровых желающих. Парень пробрался ночью в бухгалтерию, вскрыл, заранее украденными ключами, сейф, вытянул все деньги, что там лежали, и дал деру.

Проверять чем будут бить его, если поймают, не хотелось, и он рванул из Львовской области в противоположный конец страны, в Харьков. Сначала на него косились из-за акцента, но не трогали, жалели калеку. Потом появилась Дуся, пропитая до предела бывшая проститутка с Южного Вокзала. Поскольку на ее дряблые прелести не соблазнялись денежные мужики, она создала артель нищих и побирушек. Нужные связи с ментами у нее были еще со времени ее труда на «стезе порока», а найти в полутора миллионом городе пять-шесть старух и калек, не составляло труда.

Если бы она еще не пила, цены бы ей не было, вяло думал Вова, трезвая человек, как человек, пьяная – дура конченая. И готовит отвратно, хотя можно и на деньги что остаются питаться, Дуся, была далеко не глупая женщина и оставляла кое-что своим подопечным.

Вова же экономил на новое кресло, Дусе, понятное дело, новое кресло ни к чему, а он устал от этой рухляди. И все равно, жизнь была гораздо вольготнее, чем в детдоме, хоть дисциплиной никто не донимает, думал мальчик, да и бурду Дусину, хоть и с трудом, но есть можно. Бывало, Дуся на шаурму расщедриться.

Молодой человек заворочался во сне, он не любил прошлое вспоминать, милосердная память показала ему момент, когда он встретился с Вадимом. Тот же переход, но из сна исчезла черная пелена отчаяния, потому что Вадим уже спрыгнул с подножки поезда и, закинув на плечо тощий джинсовый рюкзак, бодро зашагал к тоннелю.

Никто так и не узнал, откуда приехал Вадим, он просто сошел с Воркутинского поезда, а как он на него попал, осталось загадкой.

Высокий, стройный, но не худой, с длинными темно-каштановыми, чуть вьющимися волосами и карими глазами, на таких любят смотреть девушки, когда думают, что никто этого не заметит. Суховатые, резко очерченные черты лица, смягчала добрая, открытая улыбка. Он уже собирался спускаться в подземный переход, когда его догнала полная женщина в форме проводника. Запыхавшаяся, она прижимала к груди потрепанный пакет:

– Вадик, денег не берешь, так хоть поесть возьми… – она робко, что совсем не подходило ее объемным формам и грозному виду, сказала она.

Вадим, белозубо улыбнулся, но весь пакет брать не стал, только выудил из него пять пирожков, завернутых в прозрачную пленку.