Лев Аскеров - Приговоренные

— Излагайте.

Ученый стал рассказывать. Лаконично. Коротко. И о своей командировке, и о проблеме, и о парадоксальной идее, высказанной Пытливым, и об их совместной работе, и о последнем эпизоде, повергшим его в изумление…

— Признаться, аппарат тот мне виделся другим. Я полагал заложить в него совершенно иную методу функционирования. Механическую. Hо предложенное им меня прямо-таки потрясло. Он замкнул аппарат на биосреду. Такая мозговая выкрутаса… Просто…

Ментор не находил эпитета.

Всевышний его не перебивал. Слушал внимательно. Только после заминки с эпитетом, бесстрастно спросил:

— Пытливый это тот из двух?

Ректор запнулся. «Что он имеет ввиду?» — лихорадочно думал он. И… вспомнил.

— Да, — поспешно ответил Ментор, — он один из тех самых двух. Hо, по правде, я об этом забыл. Контакт с ним получился случайный…

Всевышний не стал слушать излияний ректора.

— Слушаю вопрос, — не меняя тональности потребовал Он.

— Я хотел бы перевести его с третьего на пятый курс. Тем более, что все эти годы изучаются технологические дисциплины. А он этой работой…

— Hе возражаю! — сказал Всевышний.

Поблагодарив за поддержку, Ментор вновь обратился к Нему:

— Творческая энергия нашего мальчика на грани чуда. Откуда это у него?

Ответа не последовало. Очевидно, вопрос был из разряда праздных. Хотя кристалл связи казалось среагировал. Вроде прошелестел «…тя…pp…го…ха».

Ментор покосился на клавишу кристалла связи. Она вновь светилась ровным зеленым светом.

«Отключился», — догадался он.

В кабинете его больше ничего не задерживало. И Ментор ринулся в лабораторию.

— Поздравляю, коллега! — крикнул он с порога. — Решение — гениальное. Теперь садись и описывай все что мы делали.

— Дайте нимб. С ним быстрее.

Через пару часов компьютер выдал всю текстовую часть работы с формулами, чертежами системы и Инструкцией как пользоваться предлагаемым устройством.

— Завтра перешлем этим незадачливым разводителям простейших, — говорит Пытливый.

— Нет, не завтра. А после того, как Ученый Совет даст свое резюме.

— Значит придется ждать, — разочарованно протянул слушатель.

— Ничего подобного! Сейчас двадцать часов ноль пять минут. В двадцать часов двадцать минут их визы будут у нас на руках. А в двадцать часов тридцать минут мы отправим свою работу по назначению… Hо прежде всего давай подумаем, как назвать наше исследование.

Пытливый пожал плечами.

— Предлагаю: «Эффект капрала».

Пытливый расхохотался.

— Я вполне серьезно, — по-деловому, сухо бросает ученый.

— Согласен, — говорит слушатель.

— Отлично… А теперь фамилии авторов. — И с этими словами Ментор сдвигает к его рукам всю стопку бумаг с изложением работы, — Подписывай первым ты.

— Hи за что! — искренне возмутился Пытливый. — Что мною здесь сделано?! Только сердечник. Это же ерунда… В остальном же, коллега, я, как первоклашка, вместе с учителем прошел азбуку процесса исследования…

За все время, что они провели в лаборатории вместе, Пытливый впервые, в один присест, выдал такую длинную речь.

— Нет, Ментор! Первой моя фамилия не пойдет.

Обняв своего молодого партнера за плечи, он, вкладывая в каждое слово силу внушения, проговорил:

— Hе умаляй своей роли. Это не тот случай. Скромность хороша в небольших дозах и ни в каких — когда касается больших дел… Вклад твой основателен. Главное, тебе это больше нужно. У меня же одних монографий столько, сколько тебе лет. А статьям — нет счета. В твоей же биографии эта работа первая. Ты ею еще будешь гордиться. Она в памяти твоей останется потому, что благодаря ей ты перескочил в учебе два курса.

— Что? Hе понял? — облизнув языком враз высохший рот, прошептал Пытливый.

— С этой минуты ты слушатель пятого курса. Ознакомься с приказом, — Ментор протянул ему только что вынутый из принтера листок бумаги.

— Вот под ним я подписываюсь. Здесь я не прошу твоего автографа…

— Спасибо, Ментор. И за пятый курс. И за приоритет в авторстве.

Ректор махнул рукой, дескать, пустое. Затем, соединившись со всеми членами Ученого Совета и назвав код работы, записанной на видеокристалл, просил рассмотреть ее в срочном порядке.

— В практических рекомендациях, что содержатся в ней, имеется незамедлительная нужда, — добавил он, заключая свой разговор с каждым из членов Совета.

Пытливый в то утро проснулся знаменитым. Проснулся от поцелуя. Так целовала его мама. Она всегда так его будила. Мама включала музыку и вместе с приглушенно звучащей мелодией, подсаживалась на край кровати и губами теребила ухо.

— Чаруша, не буди. Hе надо, — прохрипел он.

Hо мама молчала. Нежные пальцы ее с ласковой трепетностью пробегали по волосам. Они поглаживали висок, обводили, торчавшее из-под одело ухо и спускались к затылку, нежно массируя его. Пытливому становилось хорошо-хорошо. Он улыбался.

— Я люблю тебя, Чаруша, — сладко потягиваясь и не открывая глаз, простонал он.

Сон был не крепким. То ли сон, то ли забытье с видениями наяву. Мозг, как во хмелю. По комнате плывет блюз. Мама сидит рядом. Он чувствует ее бедро. Губы пожевывают его топорщащееся ухо. Прохладная ладонь ложится на лоб. «Чаруша, я люблю тебя», — повторяет он… Рука взлетает со лба. Губы вспархивают с уха. И не мамин, но такой же дорогой ему голос, смешавшись с блюзом, робко спрашивает:

— Какая Чаруша?

Сладко потягиваясь, Пытливый блаженно улыбается, открывает глаза и видит склонившуюся над ним Камею. Он тянет к ней руки:

— А мне снился дом… Мама…

— Hе заговаривай зубы. Кто такая Чаруша? — поймав его руки, настаивает она.

Пытливый смеется. Изловчившись, он ловит ее за талию и валит на себя. Она лежит у него в руках мягкая, желанная, потрясающе красивая. Отливающая старым серебром, пепельная от природы ее грива тяжело падает на матрац. Раздуваясь розовыми лепестками, подрагивают ноздри ее точенного носика. Сочные, совсем не крашенные губы, лопаются от избытка малинового сока. Он пытается дотянуться до них, но Камея успевает закрыть ладонью ему рот.

— Что? — шепчет Пытливый.

— Чаруша — кто?

— Так зовут мою маму.

— Правда?!

Она отстраняет руку и он окунается в горсть, наполненную до краев малиной…

И сорвался рысак с удил. И влетел он в звездную ночь. И припал он к золотым сотам лунного света. И в беспамятстве пил он сладчайший из медов. И стонала разомлевшая степь. И пьянила она его ароматом волшебных трав. И увлекала под ажурную попону, вытканную из серебрянных нитей ковыля. И спеленал рысака высокий ковыль. И замутился звездной пылью взор его. И казалось ему, что парит он в поднебесье, широко распластав крылья. И не степь то стонет, а миры поют…