Лев Аскеров - Приговоренные

— Умирает царица Лепеста, — уточнил посланник.

Сграбастав дюжего молодца с земли, царь, глядя ему в лицо, прокричал:

— Повтори!

— Умирает царица Лепеста. Ее, как велел передать Дагригилла, отравили.

И Аттила уже не помнил, как запрыгнул на коня. И не помнил сколько гнал его, пока тот не свалился замертво, прямо под ним. Согнав с лошади кого-то из подъехавщих всадников, он снова гнал и гнал вперед. Ближе к вечеру он потерял и этого жеребца. И уже бежал, пока не увидел первые костры своего войска. И на него, бегущего выехал дозор. Окружив, они не давали ему прохода. На его окрик: «Я царь ваш! Я — Аттила!» — дозорные рассмеялись.

Их было четверо. И они поплатились за свое неверие. Вскочив на коня одного из поверженных дозорных, он во весь опор погнал его к замку. У костров поднялся переполох, потому что двое из оставшихся в живых и погнавшиеся за ним подняли невообразимый шум. Но у первого же костра старые вояки во всаднике с обнаженным окровавленным мечом узнали своего повелителя.

«Великий Аттила!»… — пробежало волной по воинству.

И дорога была свободна.

Навстречу выбежал начальник стражи.

— Что случилось? — спросил Аттила.

— Пища была отравлена, — ответил тот.

— Кто? — коротко бросил Аттила.

Начальник стражи пожал плечами.

— Если до утра не найдешь тебе нечем будет пожимать. Отрублю их вместе с головой.

У дверей в ее комнату он столкнулся с Дагригиллой.

— Вон! — взревел царь.

В комнате стоял полумрак. Аттила не видел ни ее плачущего отца, ни ее брата, ни лекаря, готовящего какое-то питье, ни наставницу со вспухшими глазами. Первое, что бросилось ему в глаза, так это светящееся неестественной белизной лицо Лепесты. И видел как пробежала судорога, скручивая ее маленькое тело. И из обескровленных, холодеющих губ вырвался стон.

— Лепеста, — склонившись к ней позвал Аттила.

И она открыла глаза. Вымучив улыбку, Лепеста прошептала:

— Милый… Дождалась…

И взгляд ее остановился. И гладь озер подернулась голубым ледком предзимья. И на запорошенном немочью лице ее застыла скупая улыбка ушедшей в небытие роскошной осени.

— Отмучилась, — бесстрасно, по-будничному, как о чем-то пустом и не стоящем внимания вполголоса произнес лекарь.

Оттесняя царя, он полез закрывать ей глаза, но обрушившийся страшной силы удар выбросил его из комнаты. Лишь слышен был вскрик распахнувшейся двери и глухой стук об пол бесчувственного тела.

Аттила, подняв Лепесту на руки, сел с ней на кровать и зарывшись головой ей в грудь шептал только одно:

— Девочка моя… Девочка…

Нет, Аттила не плакал. Аттила плакать не умел. Хотелось, а не мог. И как хотелось. Hа весь мир… Если бы не отец Лепесты, он наверное так бы с ней просидел бы до утра.

— Царь, она холодеет, — коснувшись руки дочери заметил он.

Аттила поднял голову. И присутствующие обомлели. Сквозь черные как смоль волосы проступила седина.

— Возьми, отец, свое дитя… Мою жену… Не уберег я ее. Прости… И проси, что хочешь.

Подняв высоко голову, как это делала Лепеста пошел к дверям. У самого порога, последний раз оглянувшись, он вдруг заметил, что в лежавших на груди волосах, что-то поблескивает. Аттила вернулся. Раздвинув волосы он увидел свой талисман. Свой подарок. На тяжелой золотой цепи покоилась камея, сделанная из камня, упавшего с неба, в который ювелир вкрапил бриллианты. Они то, не имеющие цены камушки, которые как он уверял, имеют отношение к вечности, и сверкали звездочками, выложенными в форме ладони — точной копии его родимого пятна. Лепеста с холодной веселостью звезд, то ли приветствовала его, то ли прощалась с ним. И вспомнив о чем он просил ее, Аттила еще раз поцеловал Лепесту и объявил:

— Хоронить ее как царицу гуннов. Подарка моего не снимать. Пусть уходит вместе с ним.

Сразу за дверью он столкнулся с подобострастно съежившимся Дагригиллой, который затрусил за ним. Аттила не отгонял его.

И Дагригилла увидел в этом хороший знак. Значит ему снова возвращается благосклонность царя. Раздвинув перед ним полог, Дагригилла прошмыгнул за ним вовнутрь. И опять Аттила промолчал. Он казалось не замечал юлившего перед ним Дагригилла. Но то было не так. Устало опустившись на подушки, Аттила ласковым жестом пригласил сановника сесть рядом.

— Ты зачем убил ее? — положив ему руку на плечи, тихо спросил он.

— Это не я, Аттила, — клюнув на царево благоволение, произнес он. — Это руки моей сестры. Твоей жены. Настоящей царицы гуннов.

— Вот как?! — еще тише и вкрадчивей сказал Аттила.

Сняв с дряблых плеч шурина руки, Аттила о чем-то долго размышлял.

— Дагригилла, — наконец произнес он. — Ты помнишь тот вечер. Самый первый вечер, когда я увидел ее. Лепеста хотела тебя заколоть. Вот этим кинжалом. Он был спрятан в ее шали. Я отнял его. Ты не заметил этого…

— Спасибо, Аттила… Вот, змея… — сказал он.

Царь горько усмехнулся. Он усмехнулся тому, что этот набитый дерьмом дурак, обращался к нему, не соблюдая этикета, как должно обращаться только человеку близкому и то без свидетелей.

— Дагригилла, в тот вечер я узнал, какое удивительное это счастье жить… Я все эти два месяца — жил. Понимаешь, жил. А вот теперь я умер. Ты лишил меня жизни. И то, что не сделала она — сделаю я.

И Аттила резким движением руки всадил ему в сердце клинок. Дагригилла не успел и подумать, что настал его конец. Он так и остался сидеть на подушках с полуоткрытым ртом и гноящимися глазами.

Царь встал.

— Начальника стражи ко мне! — приказал он, стоя спиной к пологу.

— Я здесь, мой повелитель.

— Ты нашел убийцу? — спросил Аттила.

— Да. Подсыпала ей яд наставница. А дал его ваш шурин.

Аттила отошел в сторону и телохранитель увидел Дагригилла с торчащей из груди его рукояткой кинжала.

— Убери. Зарой где-нибудь. Чтоб никто не знал — где. И распусти слух, что, мол, убил жену царя и сбежал… Пусть ищут.

— А что прикажете сделать с наставницей?

— Отправь к кострам. Пусть живет и тешит моих волков.

Выйдя из шатра Аттила направился в сторону Дальнего родника. Он подошел к нему на восходе солнца. И сел на то место, где им стелили скатерть. И отсюда, из тех кустов, выходила к нему Лепеста. И он смотрел на усыпанные серебром их неподвижные ветви. И звал ее выйти к нему. Только в груди выло, взвизгивало и плакало сердце. Оно было что волк, оказавшийся на оторвавшейся льдине.

Сюда к нему привели заморского купца, обещавшего сановникам утешить их царя и облегчить его страдания. И Аттила позволил ему приблизиться к себе.

— Ты хочешь мне что-то сказать незнакомец?

— Великий царь нет ничего горше скорби. Ни слова самых близких, ни тем более слова ничтожнейшего купца, пришедшего к тебе — не успокоят твоей боли… И еще вот что я скажу тебе. У народа моего, что живет за шестьдесят переходов отсюда, если идти на восход, есть поверье. Мы знаем — люди не умирают. Они переселяются в другой мир, который лучше нашего. Там — море радости и счастья.