Сергей Чилая - Черновик

У лифта ждали подъема в патологоанатомическое отделение несколько каталок с покойниками. Рядом – санитары: стояли, сидели на корточках, курили. Он не стал здороваться. Ухватил каталку с покойником, приподнял, уложил головной конец на колено, надеясь, что покойник привязан. Приподнял вторую. Послышался шум колес. Велосипедисты крутили педали, опустив головы. А когда подъехали почти вплотную, встал во весь рост и поднял обе каталки вертикально. Простыни сползли, и голые мертвецы, привязанные к каталкам, предстали во всей красе. У одного сочилась сукровица из-под наклейки на свежей послеоперационной ране на груди. У другой, тучной женщины, швы по средней линии живота разошлись и петли тонкого кишечника, и часть толстого с гнойно-фибринозными налетами, вывалились на бедра.

Санитары знали, каких трудов стоило удерживать каталки с покойниками. И сказал один другому: – «Носорог плохо видит, но при таком весе это не его беда».

Он подержал мертвецов, давая возможность насладиться зрелищем, и толкнул на преследователей. Но тем было уже все равно. Побросав велосипеды и закатив глаза, они ползали по трупам и не сдерживали рвоту.

– Свезите велосипеды ко мне в номер, – попросил он санитаров. – А этим – посмотрел на ползающих мужчин, – дайте обмыться и выведите наружу через котельную. – Вспомнил про остывающую еду для больных. Заторопился. Поправил указательным пальцем несуществующие очки и двинулся обратно…

Перед дверью грузового лифта Клиники толпились врачи. Он поздоровался и протиснул тележку с едой сквозь толпу. Подошел лифт. Незнакомая деваха в сером халате, странно красивая и худая, как молодая Симона Синьоре, отодвинула металлическую решетку. Он вкатил тележку, помог закрыть дверь. Бросил спиной: – Седьмой! – и принялся разглядывать индикаторные лампочки над головой. Между пятым и шестым этажами неожиданно нажал кнопку «Стоп». Повернулся. Пробрался к девахе. Приподнял, усадил на больничную каталку, крытую оранжевой клеенкой. Задержался глазами на удивленном лице со следами свежих побоев и сунул руку под халат, нащупывая резинку на трусах, – Торопишься? – поинтересовалась лифтерша. – Скажи пару слов для приличия. Не хочу становиться легкой добычей.

Он не стал докучать расспросами: – Новенькая?

– Это все? Тебе будет стыдно потом. – Она не очень старательно отбивалась.

– У нас с тобой разное чувство стыда.

– Мне на твое наплевать. – Она вдруг озаботилась другим или смирилась, и смятение сменила усмешка: – Не копайся. Я без трусов. – Уперла ноги в крышки кастрюль, расставив колени…

– Тем, кто учит, будто грех происходит от деятельности, а блаженство от бездействия, скажи: «Заблуждаются они».

– Что-то не в порядке с эрекцией? – поинтересовалась она.

– Облака мешают. – Он стащил лифтершу с каталки, поставил на пол, шумно шлепнул по заду, подгоняя к двери. Нажал кнопку седьмого этажа. – Мне не нужна легкая добыча. Приходи в Коллайдер. Выпьем спирт.

– Я замужем.

– Не на месяц приглашаю…

Она пришла на следующий день. Стукнула носком туфли в дверь без таблички. Отворила, вошла. Огромное помещение. У дальней стены в полумраке аккуратно сложены каталки без колес, сломанные кардиографы, наркозные аппараты, вакуумные отсосы, бестеневые лампы, штативы для переливания крови, металлические тележки.

Он сидел за операционным столом из нержавейки в джинсах «Леви Стросс», редкостном дефиците той поры, в длинных рыжеватых волосах почти до плеч, большой и сильный, с глубокой ямкой на подбородке, делавшей лицо необычайно значительным и породистым. Рядом пошатывался на круглой железной табуретке такой же большой мужик-андрон в круглых пластиковых очках дизайнера Тома Форда. На затылке андрона оглобли очков были соединены красной резиновой трубкой от системы для переливания крови. Высокий и худой, коротко стриженный ежиком, с аскетическим лицом, мужик поглаживал рукой голубой баллон с кислородом, что стоял рядом, и тоскливо глядел на пустой флакон из-под донорской крови, где недавно был спирт. Его донимали тики: он дергался телом, головой, гримасничал, поправлял не спадающие очки. Над столом покачивался большой алюминиевый чайник, подвешенный толстой цепью к потолку, Под чайником сидела разноцветная лягушка, размером с блюдце, и тяжело дышала.

– Здравствуй! – сказала лифтерша. – Думала, запах в твоих апартаментах – хоть топор вешай. – Она посмотрела на красный пожарный топорик на стене. – А тут чисто, и воздух свеж и душист, будто не март на дворе, и пришла не в подвал, а набрела на земляничную поляну в лесу. Здесь слишком много места для разносчика больничной пиццы.

– О-о-о-н-н н-н-не од-д-д-ди-ди-дин т-т-т-тут… с-с-с-с зем-зем-зем-но-но-вод-д-д…, – принялся рассказывать аскетичный заика.

– У меня предложение, – остановила заику лифтерша.

Он вспомнил лифт: – Думаешь, об этом можно говорить вслух? Она не ответила. Достала из-за спины завернутую в газету бутылку и увидела лягушку с золотистой короной на голове. Замерла, готовясь заорать. Однако взяла себя в руки и с ужасом рассматривала земноводное. И не знала, что маленькую корону из жести консервной банки смастерил подвальный слесарь-умелец. А он, выпросив у Киры Кирилловны атравматическую иглу три ноля, «Made in Scotland», пришил корону к коже головы лягушки. Та понервничала день и привыкла. Корона прижилась и не отторгалась. Организм земноводного не держал ее за чужую.

Лифтерша поставила на стол армянский коньяк без названия с тремя звездочками на этикетке. Мужик-андрон поправил указательным пальцем очки и уважительно зашевелился.

– Тебе хватит, – сказал он. – Пора. Труба зовет.

– Н-не п-п-по-по-мыка-кай, Б-б-бозон. П-пусть б-ба-барышня на-на-нальет ч-чу-чу-чу-ток. Не за ра-ра-ди п-пьянки ок-к-каянной, а т-т-только да-дабы не от-от-от-вык-к-к-кнуть д-д-д-для. На п-п-п-посох, к-к-ко-короче, – сильно заикаясь, гримасничая и дергаясь телом, попросил мужик-андрон, что развозил баллоны с кислородом и закисью азота по операционным Клиники.

– Главное несовершенство людской природы состоит в том, что цели желаний всегда находятся на противоположной стороне. – Он протянул мужику стакан с коньяком. Тот выпил залпом, поправил очки и пошел к двери.

– Кьеркегор, Серен Обю, – сказала лифтерша.

Он совсем не удивился. – «Поэтому ипохондрик так чуток к юмору, сластолюбец охотно говорит об идиллии, развратник о морали, а скептик о религии».

– И святость постигается не иначе, как в грехе. – Она сняла халат, бросила в кресло.

– А синяки твои где? – поинтересовался он.

– Это был грим для пущей достоверности.

«То же мне, Книпер-Чехова», – подумал он и сказал: – Ты бы еще гонореей заразилась, чтобы вжиться в образ.