Сергей Чилая - Черновик

– Интерактивные ритуалы как виды взаимодействий между людьми андроны Коллайдера на моей стороне система ценностей поспешим философия символических форм котлеты с макаронами остывают лифтерша с демонстрацией собственного тела и смыслов мартовские иды пусть убираются критерии успешности в жизни истопников пора за едой для больных двое с мессианским уклоном подождут ко всем чертям домашний патологоанатом снова спирта не хватило…

Пришельцы смотрелись не лучше. Забыв про долг и повинность, они дремали на неудобных круглых стульях без спинок, положив головы на операционный стол. И вздрагивали телами, восстанавливая равновесие.

Он собрался сказать, что достижение взаимного понимания невозможно и что лучше им проваливать. Однако пропитанный алкоголем поток сознания продолжал движение по наезженной колее: – Теория идей как копий впечатлений не воспринятые вещи мир победит войну тридцать пятый президент Соединенных Штатов другое достоинство этого недостатка вошедшая в привычку набожность лабораторные испытания теории пространства и времени не проводились Джон Фитцджеральд Кеннеди по прозвищу JFK…

Последние слова пьяного монолога пробудили велосипедистов, будто колокол зазвонил над ухом или кто-то в воду столкнул. Они встрепенулись, выпрямились, строго и трезво посмотрели на него. И не заметили, как стена с красным огнетушителем, пожарным топориком и вымпелом победителя социалистического соревнования исчезла. Ее место от пола до потолка заняла черная зияющая пустота, холодная и густая. И сразу в ней появилась трехмерная картинка чужого звездного неба без Млечного Пути. «Такого неба первый советский космонавт, не видел», – подумал он. Камера стремительно наращивала скорость. И внеземная квантовая пена, что населяет мглу Вселенной, заполнила служебную комнату. Из пены возникла область классического пространства-времени. Такая чистая и стерильная, будто старательные санитарки отмывали ее целую неделю сулемой и нашатырем. А потом высоко над головами, по Мирозданью, проехал красный Эммин трамвай…

Когда картинка потемнела и исчезла, и снова стали видны огнетушитель, топорик и вымпел, про который Андрон любил говорить: «В-в-вы-вы-вымпел и за-за-ку-ку-сил», слабый поднес чайник ко рту. Сделал большой глоток. За ним выстроился второй, что был сильнее, и терпеливо ждал очереди.

Выпив, они подхватили его подмышки и потащили к двери. У выхода из служебного помещения полукругом, в несколько рядов, стояли андроны. В серых халатах и без, с такими же серыми лицами, с обугленными от водки желудками, с туберкулезом и циррозом печени у многих. Они месяцами не выходили на воздух, не мылись, не стригли ногти. Только пили. Некоторые падали на бетонный пол Коллайдера. Другие чудом держались на ногах.

– Позвольте нам уйти. Пожалуйста! – попросил слабый.

– К-ка-ка-ко-го х-х-ху-ху… пи-пи-да-да-да-ра-ра…? – поинтересовался Андрон.

– Зачем вам понадобился Бозон? – помог ему кто-то.

– Прошу разойтись и дать нам пройти! Пожалуйста! Иначе вас уведут отсюда силой. – Слабый не походил ни на милиционера, ни на офицера КГБ. Однако вытащил из кармана красное удостоверение. Покрутил над головой. Лучше бы ему этого не делать. Пьяная, разношерстная, пошатывающаяся толпа вдруг сплотилась в могучее стадо с единым разумом, который не превозмочь. Личности стерлись. Сила приобрела объем.

«Если в партию сгрудились малые – сдайся, враг, замри и ляг!» – трезво подумал слабый и спрятал очки. Второй неумело сделал вид, будто лезет подмышку за наганом.

– Н-ни ч-ч-что так не п-п-п-портит це-це-цель, к-ка-ка-как выс-выс-выс-трел, – предупредил голос Андрона из задних рядов, про который не скажешь: «невнятно склонный к заиканию».

– Пусть храбрец выйдет и повторит, – вежливо попросил слабый.

Я т-ту-ту-тошний ра-а-а-бо-бо-тник. Анд-д-д-дрон – м-м-мое н-н-настоящее имя, – сказал смельчак, пробираясь на авансцену. Поправил кислородный баллон на плече, очки. – Вы оба – т-та-такие же м-м-менты, как мы – л-леле-тчи-тчи-чики. – И добавил негромко, не матерно вовсе: – Н-не-несит-т-т-е его обратно, не-т-т-то зас-с-ставлю выкрасить стены в Коллайдере.

Велосипедисты не стали упорствовать. Затащили безжизненное тело обратно. Уложили на операционный стол, запамятовав по дороге, зачем им понадобился разносчик больничной пиццы. Только слабый спросил равнодушно: – Что ты знаешь про JFK? – И не стал дожидаться ответа.

– А теперь проваливайте! Мы сами п-позаботимся о нем. Он н-не т-т-так п-пьян, если лежит и не держится за п-пол. – Андрон почти перестал заикаться.

Через час или полтора Глеб Нехорошев, по прозвищу Бозон, зашевелился на операционном столе. Сел, трудно осознавая себя и контуры жилья. Потянулся, распрямляя затекшее тело. До чайника со спиртом рукой подать, а до крана с водой путь не близкий. И тащиться туда не хотелось. Поднял руку. Наклонил нос чайника ко рту. Выдохнул и сделал глоток. Прислушался, сделал второй. И сразу серое жилье без окон заиграло всеми красками, будто под солнцем. И блики от приборов из нержавейки стали нежно подрагивать по стенам, по потолку, подгоняемые ветром, которого тоже не было.

Слез со стола. Подошел к медицинскому шкафчику со стеклянными дверцами. Нагнулся, присел, чтобы видеть себя целиком. Замер, бесцельно уставившись в отражение. Тридцатилетний мужчина, высокий и сильный, с длинными рыжеватыми волосами до плеч, что доставляли кучу хлопот и служили причиной постоянных придирок администрации Клиники. Однако расставаться с волосами не желал. Удлиненное, как у всех высоких людей, лицо с парой бородавок на щеке. Большой рот. Ямка на подбородке. Хорошие зубы. Великоватый нос. Шея бойца или борца усиливала впечатление мощи и силы. И большие круглые глаза, зеленые с рыжим, ленивые и строгие, прикрытые ресницами такой длины, что хотелось взять двумя пальцами и потянуть. Сейчас лицо было отечно и помято после масштабной выпивки с двумя пижонами-чекистами-милиционерами.

Он отвернулся и уставился на покачивающийся чайник. А тот гипнотизировал начищенным алюминиевым боком, погружая в транс не хуже грибов, что росли в дальнем углу служебного жилья, настой из которых попивал иногда. И тогда жилье пугающе сжималось. Стены сужались, почти соприкасаясь, и грозили раздавить. А когда страх достигал предела, раздвигались и исчезали, и потолок тоже. Он оставался один, возвышаясь над материальностью окружающего мира. И смутно сознавал, что содержание его нынешней жизни, полнота и адекватность восприятия, и подлинная сущность, лежат вне его сегодняшнего. И, отторгнутый от самого себя, понимал, что может жить еще и в прошлом, и в будущем тоже, только не знал, как.

Толкнул рукой чайник и двинулся к полкам на поиски Операционного журнала размерами с телефонный справочник. Журнал был пронумерован, прошит через все слои суровой ниткой, скрепленной сургучной печатью, чтобы не вырывали листы. В прошлый раз он запрятал журнал, который хранил в дорогом кожаном портфеле, подаренном ГФ, так далеко, что не мог вспомнить, куда. А сейчас, когда вспомнил, не хотел доставать, страшась неведомых последствий. Однако преодолел неправильные мысли. Достал портфель. Положил журнал на операционные стол. Раскрыл. Перелистал страницы. На каждой – отпечатанные типографским способом – место для фамилии больного, диагноза, названия операции, фамилии хирурга, ассистентов, анестезиолога, операционной сестры. А дальше – снова чистое место для протокола операции, для рисунка, если потребуется, и эпикриза.