Дмитрий Дзыговбродский - Сорные травы

– Девушка, я же просил позвать патанатома.

Ну вот, рабочий день, считай, еще не начался, а уже. Семейная пара, чуть за сорок. У нее заплаканное лицо и погасший взгляд, он держится как человек, то ли не осознавший, что произошло, то ли не желающий в это поверить.

– Меня зовут Мария Викторовна, и я судебно-медицинский эксперт. Чем могу помочь?

Дурацкий вопрос на самом деле. Помочь я могу едва ли, смерть – практически единственная необратимая штука в нашем мире, а в другой я не верю. Но это лучше, чем «Что вы хотели?».

– Вы… вскрывали мою дочь?

– Простите, а как ее фамилия?

Может, я, может, и нет. Криминальных трупов хватает – от «подснежников» до суицидов. За последние два дня было три молодых женщины. Изнасилование и убийство, взрыв и криминальный аборт с летальным исходом. Так которая из?

– Воронцова… Катя, – выдавила женщина. – Вчера вечером тело отдали.

Эту помню. Неопровержимое доказательство того, что всеблагий и справедливый Господь – всего лишь выдумка для слабосильных. Девочке было шестнадцать. В девочку был влюблен мальчик, который ее не интересовал совершенно. Так бывает, и нередко. Только мальчик, как водится порой за юными мальчиками, решил, что это конец света. Сделал самопальную бомбу, навесил на пояс, шахид недоделанный. Напросился на встречу – мол, попрощаться, больше не будет докучать. Обнял напоследок и бабахнул.

– Да, я исследовала тело. Что вас интересует?

– Где ее трусики? – спросил отец.

– Прошу прощения?

– Нам выдали одежду. Все на месте, кроме трусов. Где они?

– Понятия не имею. Возможно, после того, как их срезали, возвращать было нечего.

Как могут выглядеть девичьи трусики после того, как прямо на животе у девушки взорвался заряд?

– Как это вы не имеете понятия, если, как говорите, работали?

– Ко мне на стол тело попадает раздетое. Если хотите, могу поискать санитара, который этим занимается.

– Уж поищите, – процедил он. – Не стыдно на людском горе наживаться?

Отвечать на риторические вопросы не имеет смысла, поэтому я молча развернулась и пошла искать санитара. Не то чтобы я верила, будто он стащил трусы. Просто клиент всегда прав и так далее и тому подобное, а врачи, конечно, убийцы и хамы, и нельзя лишать человека удовольствия в очередной раз убедиться в этом лично.

Искать, разумеется, не пришлось, куда он из секционного зала денется. Идти дольше оказалось: в служебные помещения родственники не допускаются.

– Михалыч, с этой, которую взорвали, ты работал?

Михалычу за шестьдесят, и, кажется, он был здесь всегда. По крайней мере, шеф утверждает именно так, а я работаю здесь слишком недолго для того, чтобы это оспаривать. Пять лет после института – как раз тот срок, за который из личинки врача формируется специалист. С точки зрения обывателя, правда, доктором меня назвать сложно, ну да обыватели на то и обыватели, чтобы иметь единственно верное мнение обо всём на свете.

– Помнишь ведь, что я, – ответил Михалыч. – А что?

– Там родители трусы потеряли. Поговоришь?

– А сама чего?

Я сделала умильное лицо.

– Ну Михалыч, ну миленький, поговори. Я ж опять поругаюсь, ты же знаешь.

– Эх, молодо-зелено, – вздохнул он. И чему вас только учат? Должна будешь.

Я кивнула. Чему учат? Куче всякой ерунды, которая потом забудется сама собой. А вот разговаривать с людьми – нет. Кто-то потом учится сам, а кто-то как я.

Михалыч, вон, безо всякого университета умеет уболтать даже самого агрессивного. Жаль, мастер-классов не дает. Смеется только, мол, любить людей надо, они хорошие, только не все сами это понимают. Может, и так. Только…

Додумать я не успела. Из-за спины раздался крик «Врача!», и я рванула туда со всех ног. Из-за банального обморока Михалыч бы не суетился, навидался. И обмороков, и сердечных приступов. И если он орёт во всю глотку, значит, что-то серьёзное. Из секционного зала через коридор, выложенный кафелем – убьюсь когда-нибудь, поскользнувшись, – туда, где остались безутешные родственники. Впереди маячили спины в белых халатах, кто-то сообразил раньше и бегал быстрее.

Когда я вылетела в холл, над лежащей уже суетились коллеги. Непрямой массаж сердца, дыхание рот в рот, как по учебнику. Вот клинической смерти на моей памяти не было.

Михалыч на миг поднял голову:

– «Скорую» вызывай!

– Что сказать? Сердце?

– Да!

Телефон зазвонил, как всегда, не вовремя. Жавшийся в угол муж умирающей подпрыгнул, я матюкнулась, на миг забыв и про этику, и про деонтологию.

«Вот когда ты помрёшь – похоронят тебя, гроб украсят зелёным венком [8] «Веселая покойницкая», группа «Башня Rowan». », – завывал телефон, пока я извлекала его из-под рабочего костюма. Муж на эту песню обижается, ну и пусть его. У меня больше поводов обижаться. Я сбросила вызов – перезвонит, если надо, – и набрала номер «Скорой». «В настоящее время все линии заняты, пожалуйста, подождите».

Попадись мне тот идиот, что первый придумал ставить на время ожидания музыку, – убила бы. Отключилась, набрала снова. «Пожалуйста, подождите».

Цирк, да и только. Полное здание вроде как врачей, а толку – ноль. Впрочем, будь тут хоть сам Гиппократ, широко бы он развернулся со стандартной аптечкой да мешком Амбу, непонятно каким чудом попавшим в укладку?

– Что там? – спросил кто-то.

– Не отвечают.

– Не может быть!

– Звони сам. – Я сунула коллеге телефон, он отмахнулся, достал свой. Я снова набрала номер. Музыка. Да сколько ж можно!

Нет, я всё понимаю. Про врачебные зарплаты мне можно не рассказывать, у мужа-хирурга в расчётке слёзы одни, щедро наше государство несказанно. Про то, какая адская работа у «Скорой», можно тоже лишний раз не повторять. Результат предсказуем: людей не хватает. И если бригаду приходится ждать полчаса, значит, она едет с одного вызова на другой, и появиться раньше просто некому. Но чтобы вот уже пятнадцать минут занято? Что у них там стряслось, умерли что ли все?

– Скорая помощь. – Ну, наконец-то.

– Женщине плохо с сердцем, – знаю, что это не диагноз. Но глазом-рентгеном не обзавелась, диагнозы издалека ставить не умею. Вот вскроем… тьфу ты, не накаркать. – Проводим сердечно-лёгочную реанимацию. Нет, самостоятельного дыхания нет. Пульса тоже. Адрес… Да, судебный морг. Ждём.

Телефон снова подал голос, я снова сбросила звонок. Сменила одного из тех, что был на полу: мне достался мешок Амбу. Два вдоха, тридцать нажатий. Два вдоха…

По-хорошему, нужно подключать мешок не к маске, а интубировать. По-хорошему нужен дефибриллятор, одновременно – катетер в подключичную вену и фармакологическую поддержку. Если бы мы были в больнице, всё бы это нашлось. Наверное. Но мы были в морге, а местным постояльцам реанимация ни к чему.