Тимоте Фомбель де - Девочка из башни 330

Зато я никогда не скучал. Вообще никогда. Теперь мне кажется, что это был единственный подарок, который сделала мне мама, предоставив расти самому по себе: я не умею скучать.

Я снял переднюю стенку с пианино, чтобы был виден механизм, струны и молоточки. Иногда я засыпал, уронив голову на клавиатуру, и она улыбалась в ответ всеми своими зубами.

Я исписал уже несколько страниц, а пока еще даже не начал рассказывать о важном. Надо писать быстрее. Холодно. Ветер усиливается.

Я решил больше никогда не влюбляться.

Но в тот день, когда мне исполнилось четырнадцать, появилась она.

Никто толком не знал, откуда она.

Она жила с родителями на верхнем этаже башни 330, это многоэтажная парковка стеклянного квартала. Машины там стоят вертикально, как книги в библиотеке. Их расставляют специальные подъемные краны.

Сегодня, когда я вспоминаю эту конструкцию, она кажется мне совершенно идиотской. Триста тридцать этажей машин – с таким же успехом можно вешать тарелки на плечики для одежды. Но я помню, что в те дни мне это казалось нормальным и даже довольно ловко придуманным.

Пожалуй, сейчас меня именно это больше всего поражает. То, что я тогда находил этот мир нормальным и даже довольно ловко придуманным…

Селеста.

Она появилась утром в лифте. Мы молча ехали вверх. Редкий случай: никто не прервал наш полет, и мы всю дорогу были в лифте одни, только она и я.

Селеста. От нее пахло разогретой землей.

Я подумал, что мы будем подниматься вечно, промчимся сквозь облака и, пролетая мимо луны, слегка заденем ее с неосвещенной стороны. А удивительнее всего было то, что ей нужен был 115-й, как и мне, и что она тоже вошла в школу, как и я.

В школьных коридорах я потерял ее из виду.

Но перед самой переменой в класс вошел директор.

– Ее зовут Селеста. Принимайте.

Позади директора стояла она.

Брисса в тот день не было. Накануне он съел у меня дома два ящика попкорна и заболел. Его место пустовало.

Она подошла и села рядом со мной.

Когда я был совсем маленьким, папа как-то раз повел меня в цирк, в подземный торговый центр «INтенсив». Дрессировщик усадил черную пантеру на стул прямо рядом со мной. Примерно так же я почувствовал себя, когда Селеста уселась за маленькую соседнюю парту.

«Ее зовут Селеста. Принимайте».

Мне послышалось: «Обнимайте», и я всё никак не мог понять, как это директор вообще мог такое произнести.

Я искал ее взглядом на школьной террасе. Но она осталась в классе – заполнять формуляр. Я стоял, перегнувшись через перила стеклянной террасы, и твердил себе под нос:

– Держись, держись, держись.

Конечно, я боялся не того, что упаду, перевалившись через перила. Я боялся влюбиться.

Во время обеденной перемены она ушла.

И больше в нашу школу не возвращалась.

Я подождал несколько недель.

Когда-то давно я проращивал в вате чечевицу. Самое ужасное – это первые дни. Ничего не происходит. Ты только сидишь и смотришь на эту чечевицу. Даже вата высыхает невыносимо медленно. А ведь так хочется ее поскорее опять полить…

– Не поливай слишком часто, ты ее утопишь!

Бывает, когда просто ВСЁ тянется мучительно долго.

Первые дни без Селесты я чувствовал себя примерно так же, как тогда с чечевицей, – очень хотелось поторопить время. Я прожил четырнадцать лет, ничего не зная о ее существовании. Я едва провел с ней половину одного-единственного утра. И все же прожить без нее минуту было труднее, чем целый день проторчать без дела перед всходами чечевицы.

На следующий день Брисс снова вернулся на свое место. Он посмотрел на меня и решил, что я немного не в себе. Он сидел и прямо на уроке приговаривал:

– Что-то ты не в себе…

Да, я действительно был не в себе.

Вообще-то я опять вылетел из тостера, как и раньше, но на этот раз не стал расшибаться о кафельный пол, а решил зависнуть в воздухе.

Представьте себе кусок поджаренного хлеба, который за мгновение до падения на пол вдруг резко спохватывается, принимается бить крыльями, взлетает, планирует по кухне, слегка задевает клеенку на столе и устремляется к открытому окну.

Такой вот кусок поджаренного хлеба, которому вздумалось взбунтоваться.

После обеда я рисовал карты.

Я уже месяц или два трудился над Южной Америкой. Обложился десятком атласов и перенес всю собранную информацию на карту, которую нарисовал на белой стене своей комнаты. В прошлом году я нарисовал Азию и три четверти Тихого океана, расположенные рядом с дверью в ванную. Индийский океан слегка разлился на паркет.

Южная Америка.

Я старался быть очень внимательным. Вот в этом углу достаточно отвлечься на секунду – и хвостик Чили растечется по Перу или забудешь где-нибудь в горах город с миллионным населением.

Но голова у меня была полна Селестой. Иногда я отвлекался от карты и минут пятнадцать сидел совершенно неподвижно, снова и снова прокручивая перед глазами то видение в лифте. Я просто цепенел и никак не мог выйти из этого состояния – сидел очарованный, парализованный, и кисточка в моей руке, подобно самолету в режиме зависания, застывала где-то над Огненной Землей.

– Ты меня слышишь?

– А?

Это был Брисс.

– Говорю, с морозилкой управился…

– Как ты мне надоел со своей морозилкой! Жирдяй.

Вот как я ответил Бриссу.

Он стоял передо мной и сиял от гордости, на носу – сахарная пудра, лицо блестит. Управиться с морозилкой к вечеру пятницы – это был рекорд. Он превзошел самого себя. А я, впервые в жизни, вместо того чтобы его поблагодарить, нагрубил ему.

Взгляд Брисса стал каким-то прозрачным. Он повернулся ко мне спиной и ушел, хлопнув дверью.

Я положил кисточку. Уткнулся головой в стену. Наверное, волосы макнулись в красную Кубу. Я вышел из комнаты и побежал в коридор. Я звал Брисса и хотел попросить у него прощения.

– Брисс!

Войдя в гостиную, я увидел за окном люльку мойщика стекол. Брисс был в ней – вместе с отцом.

– Послушай, Брисс!

Люлька начала опускаться. И они исчезли.

На следующий день я отправился на поиски Селесты.

Башня 330 находится на другом конце стеклянного квартала. Нужно было пройти через дюжину других башен. Движение под открытым небом доступно только машинам. У них есть для этого скоростные магистрали, туннели и съезды-развязки, перемешанные, как спагетти на тарелке. А я шел по крытым переходам и торговым галереям.

Была суббота. Должно быть, народу вокруг меня было море. Я почти ничего не помню. Я смотрел себе под ноги и, не замечая толпы, шел к 330-й. В этих галереях даже пол оснащен экранами, на которых транслируется реклама. Я пытался вспомнить лицо Селесты. Я не знал ее фамилии и даже ни разу не слышал, как звучит ее голос.

Я вошел в последний лифт – в башне «INтенсив». Он спускался очень медленно, чтобы люди успели что-нибудь купить. Это был стеклянный лифт, с бакалейной лавкой, баром и обувным магазином.