Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до Трудно быть богом: черновики, рукописи, варианты.

— Не знаю точно. Кажется, сорок пять килограммов.

— Звездный перелет, — сказал Быков, — это не прогулка. Это опасно…

Акимов промолчал.

— Хорошо! — сказал Быков. — В экспедиции есть две женщины. Пусть будет и третья.

Акимов встал, кивнул и пошел к двери. На пороге он обернулся и сказал насмешливо:

— Не советую вам мерить людей на килограммы, товарищ Быков. С вашего разрешения, я сейчас попрошу Нину Акимову зайти к вам.

Быков отвернулся к прозрачной стене. Дождь прекратился, серые тучи разошлись, открывая синее небо, в каплях на стекле загорелись крошечные радуги. «Старый дурак! — подумал.

Быков. — Старый брюзгливый дурак! Интересно, сколько поколений еще потребуется, чтобы старые брюзгливые дураки перестали повторять: «Вот были люди в наше время…»?» Он сказал, не оборачиваясь:

— Да, пожалуйста, попросите, товарищ Акимов.

Когда готовилось собрание сочинений в «Сталкере», Б. Н. Стругацкому было предложено третье окончание рассказа, обнаруженное в рукописях. Он согласился, но эксперимент провалился: широкий читатель так и не заметил этого изменения.

[ (1) Любопытно, какой такой широкий читатель должен дословно помнить варианты древних рассказов или читать журнал «Полиграфия»?

А мне, узкому читателю, отличие «канонического» конца от первого варианта не кажется существенным. (Второй вариант — слащавый и надуманный хэппи-энд — написан Авторами, видимо, под давлением редакторов. А что? Всех возьмем, и вперед, к звездам! Теща ваша сколько весит?) — В. Д.]

Черновиков рассказа в архиве практически не сохранилось.

Несколько страниц соответствуют первому изданию рассказа в журнале за исключением некоторых отличий. В рукописях фамилия Круглиса была чуть другой — Круглик. Действие «голубого тумана» Иван Иванович комментирует: «Ничего…», в рукописи: «Гнусная падаль». В объяснении Беркута в конце рассказа в рукописях было сказано: «Лемминг даже вычислил полупериод квантования протоматерии — время, за которое проквантовывается (2) половина данного количества протоматерии».

[(2) Полупериод — это такое упрощенное название; на самом деле всегда, когда говорят о полупериоде, имеют в виду изменение не вдвое, а в «е» (2,718…) раз. — В. Д.]

Рассказ публиковался сначала в журнале «Знание — сила» (1959), затем в сборнике «Шесть спичек». Второй вариант переиздавался в собраниях сочинений. В этих двух изданиях изменений очень много, но все они мелкие и несущественные за исключением некоторых. К примеру, в журнальном варианте лось-мутант описывается более полно: «Беркут увидел его рога. Они потрескались и сочились кровью. Белая скользкая плесень покрывала рога».

Вариации слов в двух изданиях интересны по-своему. Фонарь над шлагбаумом — малиновый или ядовито-красный. Биолог обращается к Полесову «уважаемый» или «мальчик». Мутации характеризуются как «страшные и уродливые» или «странные и удивительные». Крапиву Иван Иванович называет «сволочью» или «просто сущим наказанием». «Тау-механика» в журнале называется «причинной механикой». И так далее.

«ЧАСТНЫЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ»

Этот рассказ, как и «Испытание СКИБР», был опубликован в двух вариантах. Первый — в журнале (на этот раз — журнал «Знание — сила») и в сборнике «Альфа Эридана» (переиздания — «Жук в муравейнике», 1986; «Полиграфия», 1991), второй — в сборнике «Шесть спичек» (переиздания — московское, питерское и донецкое собрания сочинений).

Кроме множества мелких (слово-два) изменений, к примеру, конвертоплан в первом варианте, стратоплан — во втором, варианты в основном различаются второй главой рассказа. Так как более известен второй вариант, теперь ставший «каноническим», ниже приводится первый вариант второй главы. Интересен он тем, что здесь Стругацкие опять ведут рассказ от лица женщины, что делают они в своем творчестве чрезвычайно редко.

В тот день Валя вернулся поздно. Он долго мешкал в своем кабинете, что-то фальшиво насвистывал, преувеличенно сердито накричал на мартышку. Я поняла, что все кончено. Я села и не могла подняться. Валя вошел и остановился возле меня. Я чувствовала, как ему трудно заговорить. Потом он нагнулся и поцеловал меня в волосы. Так он делал всегда, когда возвращался домой, и на секунду у меня появилась сумасшедшая надежда. Но он сказал тихо:

— Я улетаю, Руженка.

— Когда? — спросила я.

— Через декаду.

Я встала и принялась собирать его в дорогу. Он любил, чтобы я собирала его в дорогу. Обычно он ходил вокруг меня, пел, мешал и дурачился. Но сейчас, когда я собирала его в последний раз, он стоял в стороне и молчал. Может быть, он тоже вспоминал вечер на взморье.

Десять лет назад мы давали шефский концерт в санатории межпланетников в Териоках. Было страшно выступать перед самыми смелыми в мире людьми. Страшнее, чем перед обычными слушателями, пусть каждый третий из них артист, каждый пятый — ученый, а каждый десятый — и артист, и ученый. Объявили меня, я спела арию Сольвейг и «Звездный гимн». Кажется, получилось удачно, потому что меня несколько раз вызывали.

На обеде после концерта возле меня сел молодой межпланетник. Некоторое время он молчал, потом сказал:

— Мне понравилось, как вы поете.

— Спасибо, — сказала я. — Я очень старалась.

Но я знаю, что ему понравилось не только мое пение. Он то же понравился мне. Он был длинный, не очень складный, с худым загорелым лицом. Лицо у него было некрасивое и очень милое. И хороши были умные веселые глаза. Хотя, вероятно, я заметила это гораздо позже. Ему было лет двадцать пять. Я спросила, как его зовут.

— Петров, — сказал он. — Собственно, Валентин Григорьевич Петров.

Тут он почесал согнутым пальцем кончик носа и добавил:

— Но вы зовите меня просто Валя. Хорошо?

Он поглядел на меня испуганно и даже втянул голову в плечи. Я засмеялась. Он был необыкновенно милый.

— Хорошо, — сказала я. — Я буду звать вас просто Валя.

Потом мы танцевали, потом стемнело, и мы пошли гулять на взморье. Мы стояли лицом к желто-красному закату. Валя рассказывал мне о последней — неудачной — экспедиции к Ганимеду. Я слушала, и мне представлялось, что, кроме меня, он ни кому в целом свете не рассказал бы так о своей ошибке, которая привела экспедицию к неудаче. Я слушала, глядела на закат, и больше всего мне хотелось сказать Вале что-нибудь доброе и ласковое. Но я еще не смела. Валя остановился и сказал:

— Ружена, я тебя люблю.

Я не знала, что ответить, и он спросил:

— Ты на меня сердишься?

Мы поцеловались. Я осталась в Териоках, и это была самая счастливая неделя в моей жизни. Так я стала женой межпланетника.

Мало-помалу я все лучше узнавала Валю. Он всегда был веселый, внимательный, ласковый. («Ласковый! — возмутился однажды Сережа Завьялов. — Все мы ласковые под голубым небом.