Уолтер Миллер-младший - Дартселлер

– Гранже? – удивленно переспросил кладовщик. – Он же не участвует в постановке. Торнье покачал головой:

– Наверное, она хочет сделать пробу для следующей пьесы.

Кладовщик пожал плечами и пошел за заказом. Торнье судорожно сжал и разжал кулаки. Разумеется, он не доведет это дело до конца. Это всего лишь вывих фантазии, не больше.

Кладовщик вернулся.

– На пленку я должен выписать отдельную накладную.

Торнье неловко расписался и отправился к автокару. Он проехал три квартала, припарковался и осторожно открыл коробки перочинным ножиком. Он аккуратно отклеил полоски клейкой ленты, так, чтобы потом можно было незаметно приклеить их обратно, достал обе катушки с перфорированной лентой из металлических кассет, удалил контрольные ярлычки и временно приклеил их к приборному щитку. Затем он размотал первые двадцать сантиметров пленки Пелтье.

Этот отрезок был неперфорирован и содержал инструкции, фабричный номер и опознавательный код. К счастью эта пленка не была новой; Торнье видел царапины и другие следы использования. Вряд ли кто-то заподозрит что-нибудь неладное, если увидит, что ее резали.

Он отрезал язычок с опознавательным кодом ножом и отложил кусок в сторону. Потом сделал то же самое с пленкой Гранже.

Гранже было за пятьдесят, он был толстый и жизнерадостный комик, и его манекен играл преимущественно комические роли. Пелтье был молод, худощав и угрюм – интеллектуальный фанатик, вполне подходящий на роль Андреева.

Руки Торнье делали все как бы сами по себе. Он взял один из запечатанных химпакетов и разорвал нитку, что вызвало бурную химическую реакцию. Он отсчитал пятнадцать секунд, открыл пакет и вложил туда концы пленки Гранже и опознавательного язычка Пелтье так, чтобы они соприкасались, и закрыл пакет. Когда дымок перестал идти из пакета, он снова открыл его и обследовал спайку. Она была чистой, едва заметной на гладкой поверхности пленки. Личность Гранже, обозначенная кодом Пелтье. Он свернул пленку и вставил катушку в кассету. Наконец он закрыл упаковку так же аккуратно, как и вскрыл, и приложил к ней соответствующую накладную. Пленку Пелтье, опознавательный язычок Гранже и вторую накладную он засунул в другой пакет.

Отъехав, он помчался на бешеной скорости, лавируя в потоке машин. На мосту он выбросил упаковку с пленкой Пелтье в реку. Путь назад был отрезан.

Жадэ и Фириа сидели в оркестровой яме и смотрели последний акт с дефектным Андреевым. Когда к ним подошел Торнье, Жадэ вытерла со лба несуществующий пот.

– Слава богу, наконец-то! – прошептала она, когда он показал ей пакет. – Будь так добр, отнеси его сейчас же Рику. Торни, я чуть не умерла…

– Прости. – Он поспешил уйти, испугавшись, что чем-нибудь выдаст себя. Он прошел за сценой и отдал пакет в операторскую. Рик сидел нагнувшись над «маэстро». Увидев Торнье, он слабо кивнул ему.

Торнье поплелся назад по старым мрачным коридорам, мимо неиспользующихся костюмерных внутренней сцены. Сейчас они были завалены костюмами и всякой рухлядью – остатками прежней театральной жизни.

Ему следовало взять себя в руки, унять нервное напряжение. Он шел мимо заброшенных помещений, открывал скрипучие двери и заглядывал в темные затхлые комнаты, где когда-то давно готовились к выходам на сцену и звезды первой величины, и никому не известные участники массовок. Сейчас здесь валялись пыльные ящики, слепые зеркала, старый реквизит, списанные манекены. Его шаги гулко раздавались в безжизненных коридорах. Со сцены сюда проникал лишь глухой шум – истеричные вопли Марки, топот революционных гвардейцев, отзвуки музыки. Внезапно Торнье повернул обратно. Не стоило прятаться. Нужно было вести себя нормально, выполнять свою обычную работу. Подмененная пленка проявит себя только после первой пробы, когда Рик вставит ее в «маэстро» и подготовит машину ко второй репетиции. До этого не следовало себя ничем выдавать, а потом…

Потом все будет так, как он задумал: Жадэ будет вынуждена придти к нему, если захочет спасти спектакль.

Он прошел через электроцентраль, мимо тихо гудящих преобразователей, которые питали током сцену. Возле выхода на сцену он остановился и посмотрел начало следующей сцены. Андреев – кукла Пелтье – был на сцене один и со свирепым видом расхаживал по своей комнате из угла в угол, в то время как управляемая «маэстро» звуковая система воспроизводила приглушенный уличный шум и отдаленную пулеметную стрельбу. Понаблюдав за куклой некоторое время, он заметил, что ее движения были не напряженными и резкими, а неуклюжими и механическими. Манекен, управляемый без помощи пленки, выполнял все предусмотренные движения, но без малейшего чувства. Торнье услышал, как рассмеялся кто-то из постановщиков, и сам улыбнулся.

Внезапно кукла остановилась и повернула в его сторону пустое лицо. Она подняла кулаки и бессильно их опустила.

– На помощь, – сказала она равнодушным тоном. – Иван, где ты?.. Конечно, это они. Они должны придти, рано или поздно.

Кукла говорила ровно и невыразительно. Она прижала оба кулака к вискам и продолжила механическое движение по сцене.

В нескольких метрах от Торнье вдруг проснулись два манекена, остававшиеся до этого незамеченными. Их мышцы – эластичные мешки, наполненные плавающим в жидкости магнитным порошком и в оболочке из гибких волокнистых спиралей – напрягались и опадали под плотью из пористой резины, повинуясь полихроматическим командам ультракоротких волн «маэстро». На их лицах отразилась смесь страха и злобы. Они наклонились, дико осмотрелись вокруг и, «тяжело дыша», уставились на сцену.

– Она пришла, она здесь! – закричала одна из них. – Она пришла с Борисом!

– Что? Она его арестовала? – вопрос был задан совершенно апатично.

– Нет. Нас предали! Она на их стороне, она изменница!

Андреев отвечал все так же монотонно, без чувства, словно диктор, сообщающий плохие новости.

Действие на сцене захватывало Торнье помимо его воли. Манекены двигались живее людей, казалось, они были без костей. Это были не громыхающие и скрипучие роботы, не грубые марионетки. Они без труда проделывали такую гамму движений и жестов, что живого актера это быстро бы измотало, а «маэстро» координировал их игру с совершенством, невозможным даже для идеально сыгранной труппы из гениальных актеров.

Все было как всегда. Сначала он смотрел с содроганием, как вместо существ из плоти и крови роли исполняли машины, заменяя собой актерские средства выражения. Но постепенно отвращение проходило, игра начинала захватывать его и исполнители больше не были машинами. Он сам жил в роли Андреева и хорошо знал других: Мелу и Пелтье, Сэма Диона и Питера Реллвейта. Он сжимал кулаки в ожидании напряженных пассажей, дублировал фразы, тихо ругал Андреева за его ошибки и даже не замечал электрического потрескивания, которое сопровождало каждое движение актеров. Увлеченный, он едва слышал гудение и скребущие звуки, идущие из глубины сцены, и постепенно усиливающиеся. Услышав шум голосов, он непроизвольно нахмурился, но не отвлекся от действия.