Владимир Орлов - Шеврикука, или Любовь к привидению

– Партию в фараон ты не желаешь со мной провести? – спросил Илларион.

– Нет, – сказал Шеврикука. Его удивило предложение Иллариона.

– А может, в бильярд сыграем? Хотя бы в американку?

– Нет! Нет! – произнес Шеврикука чуть ли не в испуге. Но чего стоило пугаться?

– Оно и верно, – сказал Илларион. – А потому подымем стопки!

Подняли и опорожнили их. Теперь закуской на картонных кружочках явились вяленые белозерские снетки. «Их бы к пиву», – предощутил Шеврикука. И сразу же, создав на столе тесноту, волнуясь пеной, прибыли к исполнению желаний пивные кружки.

– Из монастырских солодовен, – сообщил Илларион.

По житейским наблюдениям Шеврикуки, монастырские ячменные напитки неискоренимо отдавали бражкой, а предоставленное Илларионом пиво было бесстрастно-чистое, будто созревало в усовершенствованных емкостях завода «Балтика».

– В меру охлажденное, – одобрительно заметил Илларион. – А помнишь, как мы с тобой однажды столкнулись в пивной на углу Больничного и Первой Мещанской, деревянной, зеленой такой, и заказали по сто пятьдесят с прицепом? Помнишь?

– Помню, – неуверенно пробормотал Шеврикука.

– Ну как же! Как же! Возле нас еще суетился Мелетяев! Все пытался угостить нас бутербродами с красной икрой!

– Помню, помню! – оживился Шеврикука. Сначала он вспомнил Мелетяева и свои недоумения: как этот низкородный растрепай позволяет себе лезть со своими бутербродами и хуже того – с пошлыми шутками к Иллариону, будто они ровня (а сам-то он, Шеврикука, высокородный, что ли?). Потом воспроизвелся в его памяти Илларион, мрачноватый, бравый, сухой, со всегдашней осанкой конногвардейца, тогда – в форме капитана бронетанковых войск, с орденскими планками на груди и нашивками ранений. О чем они говорили с Илларионом? Этого Шеврикука вспомнить не мог. Но они стояли в пивной и после того, как Мелетяев, ощутив брезгливость и серый холод в глазах Иллариона, маленькими шажками твари дрожащей, спиной, спиной к двери, отбыл на улицу.

– Стало быть, – вывел Илларион, – надо опрокинуть по стопке, чтобы и теперь образовались сто пятьдесят с прицепом.

И опрокинули.

– Тебя интересует Бушмелев? – спросил Илларион.

– И Бушмелев тоже, – кивнул Шеврикука.

– Ты боишься Бушмелева?

– Мы далеки друг от друга. И – сами по себе, – сказал Шеврикука. – У меня нет нужды сталкиваться с ним или входить с ним в какие-либо взаимоотношения. Если он, конечно, существует. Или если он ожил.

– Ты боишься за кого-то другого?

– Может быть… Может быть, и так… – сказал Шеврикука. – Но если я признаю, что боюсь за кого-то, выйдет упрощение…

– Лукавишь, Шеврикука, лукавишь! – рассмеялся Илларион. Но сейчас же стал серьезным. – Бушмелев существует. И он ожил.

– Ну и опять окажется на цепи…

– Ой ли? – Илларион покачал головой. – Кстати, однажды я побывал в Лакхнау. Досужим путешественником, порой качавшимся на спине слона… Прелестное место. Не отказывался от многих услад, яств и приключений, иных и со сверканием клинков. Но кое-что в Лакхнау мне надо было рассмотреть внимательно. Я и рассмотрел…

– При чем тут Лакхнау? – удивился Шеврикука.

– Ни при чем, – сказал Илларион. – Но ведь ты же на днях держал в руках книгу о Лакхнау, «Затворницы и куртизанки», так она называется, если я не ошибаюсь?

– Значит, Гликерия все же затворница? – спросил Шеврикука.

– Да, – кивнул Илларион. – Но с послаблениями. Домашнее вынуждение. И дозволено испрашивать житейские свободы и удобства. В разумных установлениях. Могу назвать причины затвора, коли пожелаешь…

– Не пожелаю.

– Я так и предполагал, – снова кивнул Илларион, – что ты сам отправишься на лыжную базу…

– Не отправлюсь, – хмуро сказал Шеврикука.

– Ну-ну…

Замолчали. Гатчинский подземный ход замечателен для возбуждений в нем эха. Сейчас же Шеврикука ощущал, что звуки его с Илларионом разговора нигде, ни справа, ни слева, не искажались, нигде не бились о стены, не дробились, воссозданные камнями вновь, не тревожили и не возбуждали нижнее замковое пространство. Эхо было временно отменено. Или отключено. Не возникала и тяга воздуха к северу, к Гроту и водам озер, а потому и пламя факела стояло ровное, лишь иногда слегка вздрагивало и перекашивалось, и то будто бы от собственных на то причин. В глазах Иллариона Шеврикука увидел грусть. Тонкое, чуть смуглое, не испорченное шрамом на лбу и щеке (падение с лошади), лицо Иллариона сейчас было скорбное. «А выбрито оно идеально», – пришло в голову Шеврикуке.

– Брадобрей нынче при тебе? – спросил Шеврикука.

– При мне, – сказал Илларион. – Понадобился, выписан и прибыл.

Было известно: в случаях меланхолий Иллариона его развлекал Брадобрей.

– Да, – сказал Илларион. – Возникли поводы для меланхолий. Но они за пределами нашей с тобой встречи… – Он махнул рукой. – До меня, между прочим, дошли разговоры о ваших останкинских натурализациях. Домовые и привидения готовы перевестись в людей, иные же люди, напротив, – выйти из социума… И у всех свои выгоды и поводы… И иллюзии… Забавно…

– Но это же попрание вековых установлений!

– Вековых, но не вечных, – сказал Илларион. – И не попрание, а вызванный обстоятельствами жизни пересмотр. Кстати, и ты ведь выправил себе паспорт.

– Из-за Пузыря! По горячности! – разволновался Шеврикука.

– Ну ладно. Что там будет впереди, мы не знаем, – сказал Илларион.

«Ты-то знаешь!» – чуть было не вырвалось у Шеврикуки.

– А если бы и знали, – сказал Илларион, – есть в мире столько сил, что действия их, нас, возможно, и совершенно не имеющие в виду, могут сделать наше знание бессмысленным или обреченным на несовпадение с тем, что возьмет вдруг и произойдет завтра. Что вот ты, например, знаешь о Гликерии?

– Многое, – сказал Шеврикука.

– Мно-огое! – протянул Илларион, как бы передразнивая Шеврикуку. – А вот ты знаешь, что Гликерия, может быть, вовсе и не привидение?

– Служит она привидением. – Шеврикука стал мрачен.

– Мало ли кто кем служит! Гликерия прежде всего женщина! – Слова эти, показалось Шеврикуке, выразили волнение.

– Ну женщина и женщина, – проворчал Шеврикука.

– Ничего более ты о ней не хочешь услышать? И даже всякие мелочи тебя не интересуют, бинокль, добытый тобой и твоим оруженосцем, например? Что он и зачем?

– Почему оруженосцем? – удивился Шеврикука.

– Не оруженосцем. Так называемым полуфабрикатом, прикомандированным Отродьями Башни в Капсулу. Я оговорился.

– И о бинокле не спрошу. А твои суждения о Гликерии не могут быть объективными!

– Да ты что! Вот тебе раз! – чуть ли не с восторгом произнес Илларион.

– Да, не могут! – стоял на своем Шеврикука.

– Ну хорошо, хорошо, успокойся! – быстро заговорил Илларион. – И вернемся к застолью. К водке вот – малосольные огурцы. К пиву пойдут сушеные кальмары. Можно бы пригласить в закуски раки или на худой конец карибские креветки, но мы насорим, а он рассердится.