Владимир Орлов - Шеврикука, или Любовь к привидению

– Уже прошло, – согласился Шеврикука. – Так что у вас за драма?

– Драмы нет. Есть осложнение обстоятельств, и более ничего.

– Надо понимать, в холодную вас не отправили…

– Пока нет.

– Не завели ли вы в приложение к мантилье еще и кастаньеты?

– Если и завела, то взять их с собой сегодня повода не было.

– Стало быть, приглашение меня на прогулку было исключительно деловое.

– Разве приглашение? Так, робкое, тихое воздыхание о деле. Или напоминание о нем. Вы же согласились стать проводником.

– Было произнесено: «Ни о какой услуге просить мы у вас не будем».

– Произнесено сгоряча.

– Возможно, что и я именно сгоряча вызвался быть проводником. А теперь пыл пропал. И у меня произошло осложнение обстоятельств.

– Шеврикука, ты ведь и сам знаешь, что ввяжешься в наши дела.

– Не вижу никакой корысти. И никакой выгоды.

– А тебе и не нужна корысть. А все равно ввяжешься.

– Я полагаю, придумано и дело, в числе прочих, в связи с ним госпожа и направила ко мне барышню-служанку, – сказал Шеврикука.

– Да, – согласилась Дуняша. – Есть и частное дело. Добыть для Гликерии Андреевны некий предмет. Или даже два предмета. Но сначала один. В известном доме на Покровке.

– Это дом Гликерии. Она в нем хозяйка.

– Кабы так. Ей не все доступно. И не все разрешено. А многое и запрещено. Нарушения запретов вызовут кары. Случайное же лицо может коснуться того, что теперь необходимо Гликерии. С этим делом госпожа ни к кому не направляла служанку.

– Так, – кивнул Шеврикука. – Еще что?

– Один из предметов – бинокль.

– Бинокль?

– Бинокль. Театральный.

– Отчего же не с броненосцев? Отчего же не для наблюдений за эскадрой Нельсона?

– Театральный, – сказала Дуняша. – Успокойся. Театральный. Перламутр, кость, медь. Наблюдали сквозь него за трагедиями Озерова и танцами Истоминой.

– А второй предмет?

– Сразу тебе знать и второй, как же!

– Ясно. Первый – крючок с червяком.

– А ты его уже и проглотил.

– Предположим. Но он не впился мне в губу. Я его могу откусить. Могу даже и переварить.

– Дело твое.

– Хорошо, – сказал Шеврикука. – Бинокль Гликерии Андреевне я добуду.

– Благодетель ты наш! Я ли в тебе сомневалась!

– Дальше что?

– Между прочим, на тебя положила глаз Увека Увечная.

– Один глаз? Два, три? Сколько у нее теперь вообще глаз? Я ее давно не видел. Толком и не знаю, какая она.

– Увидишь, – сказала Дуняша-Невзора. – Как бы мы этого ни не хотели, но ты ее увидишь. У нее два глаза. Как у меня. Как у тебя. Как у Гликерии.

– Увижу так увижу, – сказал Шеврикука. – А вам что, будет неприятно, если я ее увижу?

– Нам все равно. И не станем же мы хватать ее за платье. И может, какой толк выйдет для нас из вашего с ней свидания.

– Это где же?

– Есть сведения, что под маньчжурским орехом.

– Даже так? Ладно… И, стало быть, нынешний разговор со мной предпринят без всяких просьб и пожеланий Гликерии Андреевны?

– Если она узнает о нем и поручении добыть бинокль, она может и прогнать меня. Она в обиде на тебя, Шеврикука. Зачем надо было дразнить ее напоминанием о дурной клятве?

– Но клятва была.

– Была или не была, кто знает. И клятва ли? Может, некое вынужденное обещание. Или обязательство, вырванное обманом, страхом, болью, боязнью принести беды другим. Или вызванное несуразностями обстоятельств жизни.

– Всему нужно найти оправдания.

– Но великодушно ли было с твоей стороны напоминать женщине о ее… о тяготящих ее обстоятельствах?

– А может, я тогда самому себе напоминал о дурной клятве, чтобы не втравиться в совершенно ненужную мне затею…

– И все же втравишься, втравишься!

– И клятва та уже приводила к действиям, добру не служившим…

– Не клятва! Это не клятва!

– Ну, пусть даже и обязательство… У меня иные житейские правила, и я не хочу…

– А если Гликерия Андреевна желает освободиться от этого обязательства, оно ее тяготит, оно ее губит, но сейчас есть возможность освободиться от него, отчего же ты, Шеврикука, не хочешь помочь ей в этом?

– Не верю я в то, что она сама желала и теперь желает…

– А ты поверь! Ты несправедлив, ты неправ, Шеврикука, и ты сам понимаешь это!

– У Гликерии Андреевны – свое. У меня – свое.

– Ведь ты же думаешь о ней! И не перестаешь думать!

– Бинокль я для нее добуду. Если такой бинокль есть. И все.

Шеврикука замолчал. Он знал Дуняшу-Невзору и полагал, что она не выдержит и сразу же примется говорить и о втором предмете. Но молчала и Дуняша.

– У вас там все по-прежнему бурлит и клокочет? – спросил Шеврикука. – Крушат казематы и с цепей срываются?

– Да. Бурлит и клокочет. Но не по-прежнему, а куда круче.

– Мрачные непрошеные гости в ваши Апартаменты более не являлись?

– Пока не являлись. Однако все это – наше. Но – не твое! – резко сказала Дуняша.

– Именно так, – согласился Шеврикука. – А потому, если нет еще каких дел, можно и разойтись.

– Да, – кивнула Дуняша. – И разойдемся.

– Когда добуду бинокль, не знаю. Вдруг и завтра. А то уйдет и неделя.

– Не тяни.

– Вы явитесь за ним? Или мне дать весть?

– Дай ты.

– Хорошо.

И разошлись.

– Погоди! – остановила Шеврикуку Дуняша. – Увека Увечная рвется в Самозванки. В Марины Мнишек! Имей в виду!

– Мне-то что? – холодно сказал Шеврикука. Хотел было поинтересоваться, не носили ли мантильи в Венеции на известных маскарадах, все скрывавших и всех уравнивавших, и не пригодится ли мантилья и зимой в Оранжерее. Но раздражать Дуняшу не стал.

«Бинокль добудет Пэрст-Капсула, – решил Шеврикука. – Если бинокль и впрямь есть».

Утром о бинокле было сказано Пэрсту-Капсуле. Пэрст выслушал Шеврикуку с вниманием, кивнул, мол, буду прилежным. О томлении всей своей сути он не счел нужным напоминать Шеврикуке, а может быть, томление временно не тяготило полуфаба или было отменено поручением. Шеврикука туманно намекнул на то, что в доме Тутомлиных на Покровке возможны и занимательные прогулки для любопытного, конечно, существуют сложности и опасности, а потому отваге и зоркому глазу там должно сопутствовать хладнокровие. Пэрст-Капсула опять кивнул: да, понял, буду прилежным.

В одиннадцать вечера бинокль был доставлен Шеврикуке.

Милая штучка, думал Шеврикука, разглядывая бинокль, конец восемнадцатого, светло-палевый перламутр с переливами, бронза (или латунь?), винт – не из платины ли, а поставишь на стол – будто две башни с мостами, два донжона. Откуда его привезли? Из Германии? Из Франции? Из Голландии? Наверное, из Франции, раз донжоны. Именно для трагедий Озерова и танцев Истоминой. Милая штучка, милая…

– Внутри него нечто есть, – сказал Пэрст-Капсула.

– Ты его разбирал?

– Нет. Но внутри него есть нечто. Я вижу это.