Александр Житинский - Самарин

– Константин Саввич полностью со мною согласен, – сказал начальник третьего отдела начальнику планово-производственного.

– Не думаю, чтобы Константин Саввич в этом вопросе имел такую точку зрения, – выразил сомнение тот.

Сам Самарин – какой из Самариных? – потеряв право решать, выражался темно, допуская любую трактовку.

И тогда Константин Саввич отставил тарелку с пожарской котлетой и встал во весь рост, забыв положить вилку. Тихонько пристукивая кончиком вилки по столу, он начал говорить, обращаясь почему-то к девушке в белом колпаке, ответственной за раздачу вторых блюд. Девушка прекратила работу и, открыв рот, стала слушать Самарина. Очередь с подносами, похожими на щиты витязей Черномора, приостановила движение к первым и вторым блюдам.

– Товарищи! – сказал Константин Саввич. – Подводя итоги нашей работы за двадцать лет, я пришел к выводу, что, наряду с существенными достижениями, деятельность наша не свободна и от недостатков. Главный из них лежит, на мой взгляд, в том, что мы все, начиная от работников общественного питания и кончая начальником КБ…

Подавальщица вторых блюд со звоном уронила на пол плоскую алюминиевую ложку для подачи котлет.

– …не видели душевной цели нашей деятельности, несправедливо отделяя производственные вопросы от вопросов совершенствования собственной личности. Мы часто врали, товарищи. Мы изворачивались и ловчили. Мы разрушили мечты. Сооружая наши приборы и машины, которые делают человека сильнее и могущественнее, мы не дотягивались до могущества. Творения нашего ума и рук обогнали творения души, и мы потихоньку решили, что одно заменяет другое. Я ничего не предлагаю вам, товарищи, кроме одного: помнить о том, что, подводя итоги, мы отвечаем за все вместе.

Сказав так, Константин Саввич вышел из столовой, оставив на столе недоеденную котлету и мертвую тишину в зале. Обеденный перерыв был прекращен, никто больше есть не мог.

В отделе Хижняка мимо Константина Саввича ходили плавно. Фрайберг выглядывал из-за чертежной доски испуганно и тут же прятался. Через час он, как школьник, перекинул Константину Саввичу записку. Там было написано: «Совершенно с Вами согласен. Фрайберг».

Мишустик с торжествующим видом втыкал штырьки в панель «Промини» и гонял программы. Он не был в столовой, но ему пересказали речь Самарина. Из пересказа он понял, что работать необязательно, а можно просто быть хорошим человеком, каковым Мишустик себя и считал. Однако после обеда ему вдруг захотелось работать, и он, к изумлению отдела, выполнил недельную программу расчетов.

Кандидат наук Сергей Петрович Волосков кружил по отделу с карандашом в зубах. У него был вид человека, напряженно обдумывающего идею. Рябоватое лицо Волоскова выражало душевную муку, а зубы точили кончик карандаша. Круги и восьмерки его пути охватывали стол Константина Саввича, постепенно сжимаясь. Наконец Волосков остановился против Самарина, ухватившись за торчавший изо рта карандаш, как за тормоз.

– Можно вас отвлечь? – спросил он.

Константин Саввич поднял глаза. Что-то жалкое и неуверенное было в фигуре Волоскова.

– Я учился с вашей дочерью в институте, – сказал Волосков.

– Знаю. Я же принимал вас в КБ по ее рекомендации.

– Да-да… – поспешно сказал Волосков. – И соискательство, и тему… Тоже по ее рекомендации. Сам я не осмеливался к вам прийти.

– И что же?

Волосков схватил стул, придвинул его к столу Константина Саввича и уселся на краешек.

– Я не потому… Я любил вашу дочь, понимаете? У Аллы Константиновны редкий характер. По-моему, она сделала ошибку. Этот Тонков, я ведь его хорошо знаю… Ничтожество, шут, легкомысленный человек. Что она в нем нашла?.. Скажите, она ведь несчастлива с ним?

Константин Саввич уже хотел по привычке сказать «да», но увидел маленький хоровод вокруг новогодней елки. Взявшись за руки, вокруг елки ходили внуки Юрка и Витька, Алла и заяц с восторженными глазами. Потом заяц сел за пианино и заиграл польку, мягко стуча шерстяными лапками по клавишам.

– Нет, – сказал Константин Саввич.

– Не может быть, не может быть… – прошептал Волосков. – Он же другой породы, не такой, как вы… как Алла, как я. Мне хотелось доказать ей, что она ошиблась. И диссертация тоже ради нее. Я бы мог дать ей обеспеченность, твердое положение. Мы бы вместе занимались наукой, у нас одна специальность… Как вы думаете, она из жалости дала мне рекомендации?

– Алла считает, что вы способный человек, – сказал Константин Саввич. – А я считал, что вы к тому же и ловкий. Но в интересах дела нужно было дать вам возможность написать диссертацию. Протекции здесь ни при чем.

– Только ради нее… Я хотел, чтобы вы знали… – умоляющим голосом произнес Волосков, отползая вместе со стулом от Константина Саввича. Он уперся в кульман Фрайберга, встал и ушел на свое место, унеся стул. Фрайберг высунулся из-за доски, окинул взглядом стол Самарина и сказал:

– Вы знаете, как это теперь называется? «Лапа»!

– Лапа? – не понял Самарин.

– Вы не понимаете? Я не понимаю, вы не понимаете! – засмеялся Фрайберг. – Когда мы начинали, «лап» не было… У этого молодого человека есть «лапа». И эта «лапа» – вы!

Вечером Константин Саввич, проходя мимо вахтера, вновь раскрыл пропуск со своим групповым портретом. Вахтер склонился над пропуском и удивленно поднял брови. Константин Саввич тоже заглянул в пропуск. За день на фотографии произошли существенные изменения. Самарины образовали оркестр. Каждый был с музыкальным инструментом – кто сидел за барабаном, кто осторожно дул в флейту, кто прижимал скрипку к подбородку. Старший Самарин взмахивал дирижерской палочкой.

– Ну вот, – удовлетворенно кивнул вахтер. – Давно бы так.

Он похлопал Константина Саввича по плечу и нажал на педаль турникета. Никелированная труба повернулась и пропустила Самарина.

Константин Саввич пошел домой, вспоминая, где он видел вахтера. Вскоре он понял, что вахтер был будущим, неизвестным ему Самариным, приставленным ко входу в родное КБ, КБ его имени, в синей форме стрелка ВОХР, чтобы никто посторонний не мог проникнуть туда. Эта функция понравилась Константину Саввичу, и по дороге он долго и придирчиво отбирал бывших своих подчиненных, решая для каждого в отдельности вопрос – посторонний или нет. Посторонних получалось больше, чем раньше казалось Самарину, но меньше, чем можно было ожидать.

Из нагрудного кармана пиджака Константина Саввича раздавалась робкая музыка. Оркестр Самариных на фотографии пропуска играл «Маленькую ночную серенаду» Моцарта – играл еще нестройно и слегка фальшиво, но с несомненным участием всех музыкальных инструментов.