Вячеслав Морочко - Увертливый

Галкин уже нырнул в ущелье между колоннадами зданий «Уффицы» и выходил через арку на набережную Арно. Перед ним поднимались живописные нагромождения зданий на другом берегу и главный «аттракцион» – «Старый мост». Петя улыбался. Он заметил, когда смотришь на красоту и не понимаешь, чем именно она тебя забирает, невольно улыбаешься. То был средневековый мост-улица. Прямо на нем (справа и слева от проезжей части) высились трехэтажные здания. С внешней стороны над рекой нависали, похожие на птичьи гнезда, крытые черепицей, двух-трехэтажные пристройки. А сверху, через весь мост, шел коридор с окнами на Арно. Он шел из «Старого Дворца», через Офисы, через мост и дальше – в гору до грота во Дворце Питти. По нему Козимо Первый ходил из своей резиденции «на работу»: на заседания сената, приемы послов, совещания и прочие мероприятия. В ту пору на мосту торговали мясом – в коридоре царили несвежие запахи, тучи мух. И герцог распорядился: прогнать с моста мясников, а вместо них пригласить ювелиров. С тех пор «Старый мост» – знаменит золотых дел мастерами и магазинчиками, торгующими золотыми изделиями.

Когда Козимо Первый умер, Офисы уже работали, но еще продолжали достраиваться. В восемнадцатом веке они стали музеем искусства Возрождения, в основу которого легла коллекция картин и скульптур семьи Медичи.

Галкин вышел на мост. Он вдруг понял, почему улыбался: небо очистилось и над Флоренцией простирался ковер непривычно ярких звезд. Он впервые наблюдал изумительную панораму южного звездного неба. Лавки давно закрылись, прохожих было немного. Он не стал подниматься к дворцу Питти (это не входило в его планы). Он хотел повернуть вправо по набережной. Но ее, просто, не оказалось. Дома обрывались прямо в воду, и чтобы выйти к следующему мосту Святой Троицы, пришлось обойти целый квартал по узенькой улочке. Наконец, он свернул на мост.

Дойдя до средины, Петя остановился перевести дух, вглядываясь в звездное небо над головой, в отражавшиеся в реке огни берегов, в «Старый мост» – напротив. Он любовался окнами домов – этими особенными флорентийскими окнами. Почти все они глядели сквозь нарисованные темные (похожие на синяки) наличники, как глаза, напряженно смотрящие из глубин веков.

Внизу, ласкаясь к опорам, чуть слышно звенела волна. Пете было сейчас хорошо. Он стоял бы так вечно в этой теплой ночи среди удивительной городской красоты. До него дошла, вдруг, тоска, терзавшая выдающихся эмигрантов Флоренции. Эта похожая на отчаяние растворенная в крови любовь являлась существенной частью их одаренности. Память о подобных ночах могла служить утешением, и пристанищем истерзанным душам. Андрей Тарковский как-то сказал: «Флоренция – это город, возвращающий надежду».

Сквозь тихое пение струй Петя услышал звуки похожие на человеческие голоса. Он оглянулся – на мосту было пусто. Зато под мостом в отблеске огней он заметил юношу и девушку, поджав ноги, они сидевших на мощной опоре. Галкин невольно хмыкнул – молодые люди подняли глаза – прекрасные глаза далекого Востока. «Откуда только, люди ни приезжают, – подумал Петр, – чтобы испытать волшебство флорентийской ночи».

Так как звонка от Джованни все еще не было, в гостиницу он направился не напрямую, по набережной, а через «дебри» средневековых кварталов. После моста он прошел несколькими сравнительно широкими магазинными улицами, миновал что-то похожее на высокую триумфальную арку. Окна домов по-прежнему смотрели из прошлого с особым флорентийским прищуром. Пройдя еще пару-тройку узких почти «безглазых» улочек, он снова вышел на площадь Синьории. Потом долго брел неширокой и сравнительно длинной улицей, название которой он перевел, как «Греческая окраина», и, наконец, пришел на довольно просторную площадь, окруженную невысокими зданиями. Горизонт раздвинулся. Вставала божественная флорентийская луна, когда-то околдовавшая его тезку – Чайковского. Здесь была написана музыка к «Пиковой даме».

Если сначала Петр медленно пересекал центр города с севера на юг, то теперь – прошел с запада на восток, проделав маршрут, по форме напоминающий крест, и оказался на площади Святого Креста, рядом с церковью того же названия.

Фасад церкви венчает рельефное изображение шестиконечной звезды Давида, как символа утренней звезды, возвестившей о рождении Иисуса Христа и символа самого Иисуса, как представителя рода Давидова: Ветхий Завет еще никто не отменял.

С северной стороны у фасада церкви Святого Креста стоит беломраморный памятник Данте Алигьери, по масштабам равный памятнику Пушкина в Москве. Это, увенчанное лаврами и не лишенное манерности скульптурное изображение, с несколько вытянутым ликом, появилось уже в девятнадцатом веке и призвано подчеркивать трагический образ поэта.

Говорят, что Стендаль, увидев красоту церкви Святого Креста, испытал легкое помешательство. Психиатры так и назвали это состояние «синдромом Стендаля». Считается, что сегодня этому состоянию больше всего подвержены чувствительные к прекрасному японские туристы.

Если в церкви Святого Лоренцо захоронены члены семейства Медичи, то здесь, в церкви Святого Креста, покоятся такие сыны Флоренции как Микеланджело Буонарроти, Никола Макиавелли, Галилео Галилей. В знак любви к великому земляку флорентинцы соорудили в церкви гробницу Данте Алигьери, но она так и осталась пустой. Жители Равенны, где поэт скончался от малярии, так и не вернули Родине прах изгнанника. Здесь есть и более поздние захоронения, например, – композитора Джоаккино Россини и радиоинженера Гульельмо Маркони.

Галкин приблизился, приложил ладонь к мрамору фасада, и тот час же в кармане куртки зазвучал телефонный вызов. Взглянув на номер, Петя сказал по-английски: «Привет, Джованни! Рад вас слышать!».

– Привет, Паоло! Мы – в Риме. Все в порядке. Вышел один человек – водитель.

– Отлично! Большое спасибо, Джованни! Grazie tante!

– Auguri! (Желаю успеха!)

– Buona notte! (Спокойной ночи!)

Петр свернул направо, обошел здание Национальной библиотеки и приблизился к парапету. Откуда-то снизу, из темноты, доносился певучий голос Арно. До отеля «Колумбус» было уже подать рукой. Заканчивался второй, бесконечно длинный, итальянский день Петра Галкина.

Утром Галкин поднялся с таким расчетом, чтобы, сделав зарядку, помывшись, быть первым в буфете. После завтрака, он поднялся к себе, открыл чемодан и, порывшись в заветной коробочке, кое-что выбрал на утро. Не то, чтобы у него были твердые планы, а так, на всякий случай, – авось пригодится. Уже рассвело, когда позвонил Тони. Он как раз подъезжал к «Колумбусу».

Петя уже выходил, когда зазвонил телефон Сильвестри. Это вполне мог быть Барков, не знавший, что аппарат – в руках Галкина. «Si!» – как бы спросонья ответил Петя, вспоминая на какой ноте расстались при нем эти два деятеля. «Фабио, это я – Игорь, – на сонном английском произнес Барков. – Ты собирался сегодня ехать…» «Dove?!» (куда?!) – капризно отозвался Лже-Сильвестри.