Вячеслав Морочко - Увертливый

Ноги приближали Галкина к рампе огромной сцены.

И тут, неожиданно, два мавра на крыше часовой башни ударили в колокол, и все загудело: большая и малая площади, столпы и набережные – гудело само Бачино.

Петр замер: прямо перед ним спиной к нему, лицом к воде, держась за руки, стояли Тарас и Светлана.

А когда гудеть перестало, Галкин, войдя в «вибрацию», сделал последний шаг и услышал их речь: «Смотри, как здорово!» – сказала женщина. «Здорово! – согласился Тарас, сделал паузу и закончил фразу: – Перед такой красотой, ради него, ради нас с тобой, ради сына поклянемся… никогда больше не произносить это имя!» «Клянемся! – сказала Светлана. – А теперь поторопимся, чтобы не пропустить поезд».

Петя едва отскочил: так резко они обернулись. Прощаясь, они еще раз окинули взглядом: собор, колокольню, дворец, все «Бачино» и направились к пристани.

Пока Петр издалека наблюдал, как они подходили к причалу, покупали билеты и поднимались по трапу на идущий к вокзалу трамвайчик №1, он заметил человека, который так же, как он, наблюдал за ними со стороны и, узнав, окликнул.

– Здравствуйте, Виталий!

– А, Петр! Здрасте! Здрасте!

«Это они?» – Петя кивнул в сторону трамвайчика.

– Простите, «они» – это кто?

– Я имел в виду, этих двоих… Разве вы не за них тогда заступились?

– А вам откуда известно? Вас же там не было!

– Мне все доложили.

– Так-таки все!?

«А как вам – такая женщина?» – Галкин кивнул в ту же сторону.

Петр не ждал от себя подобных вопросов: он был настроен благодушно и безответственно. Но, скрывая чувства, иногда перебарщивал.

– Петр, вы меня извините, но это пошло звучит. Вы что с ней знакомы?

– А вы?

– Меня подмывает сказать, что вы еще молоды и не знаете женщин, чтобы так о них спрашивать.

Впечатление было такое, что Галкин только что получил от Виталия удар посильнее того, что недавно достался Сильвестри.

Подражая Виталию в шутовстве, Галкин чувствовал, что допустил оплошность, невольно вторгшись в нечто запретное, а, возможно, святое. Дело даже не в подражании: то была неуклюжая попытка проверить себя на ком-то другом. Но такой реакции не ожидал.

И, вдруг, он как будто прозрел. Он больше не чувствовал себя байроновским Чайльд-Гарольдом. Разверзлась пропасть. Отождествление его чувств с чувствами Данте к Биатриче представилось бредом самовлюбленного идиота. Битвы с похитителями Тараса воспринимались теперь, как игры тщеславия и оттачивание подленьких преимуществ. Перебирая подробности жизни, Петр видел, что явился на свет не простым недоумком, а чудовищем, несущим людям угрозу. Теперь он понял смысл подслушанной клятвы самых близких людей: «Перед такой красотой… ради нас с тобой, ради сына поклянемся… никогда больше не произносить это имя»! В том, что речь шла о нем, Петр не сомневался и даже онемел на минуту. Все это отразилось у него на лице.

«Простите, – не в силах вынести его немоту, извинялся Виталий, – я, наверно, погорячился».

Но Петр замотал головой, видя себя со стороны, он сознавал, что не заслуживает снисхождения. Они возвращались из центра в гостиницу. Тревожно глядя на Галкина, Виталий спросил: «Вы – в порядке?» «Я в таком беспорядке, что дальше некуда!» – признался Петр.

– Бога ради, в чем дело?

– В том, что я – полный кретин!

Виталий не стал переубеждать, но смотрел с сочувствием. Они шли по уже знакомым Галкину улицам: «Новая дорога», «Земля Маддалены», «Земля Святого Леонардо». Он знал, что его переводы названий условны. Но теперь он с трудом узнавал сами улицы, точно бывал здесь совсем в другой жизни.

Вспомнив, что и раньше на него находили такого же рода «моменты истины», он мало по малу успокаивался. Теперь его поразила другая мысль: что вышло бы, не посещай его такие «моменты» хоть иногда.

Скоро они вышли на мостик через канал «Каннареджо», по которому Галкин выплыл сегодня в лагуну, и оказались перед Палаццо Лабиа (Palazzo Labia), названным в путеводителе, одним из последних «великих» дворцов Венеции. Его интерьеры украшены фресками самого Тьеполо. По узкому калле мимо дворца они выбрались на пятачок крошечной площади Святого Джеремия (Еремея).

С одной стороны на площадь выходила глухая стена Палаццо, с другой – сама церковь Святого Джеремия. Площадь замыкали магазины и гастрономические заведения. Тут же стояли лотки и палатки, где торговали мелким товаром. До гостиницы оставалось метров пятьдесят, когда у Пети зазвонил телефон, который он только сегодня включил.

Звонил Петров из Москвы. «Да, это я. – сказал Галкин. – Здравствуй! Что там стряслось? Подождать один день не могли? Завтра мы прилетаем.»

«Петр, на нас наехали!» – жаловался Петров.

– В каком смысле? Кто?

– Крышеватели!

– Чего требуют?

– Как чего!? Разумеется бабки! Определили месячный ясак.

– Большой?

– Можно закрывать контору.

– А вы что?

– Сказали, тот, кто отвечает за это, сейчас – за границей, но скоро вернется.

– Правильно. Когда это случилось и где?

– Сегодня утром! Они остановили бухгалтера по дороге из банка, дошли с ней до института, вызвали нас с Энгельсоном, потребовали денег и твой адрес. Адрес пришлось дать. У них весь список. Они угрожали всем. А когда узнали, что ты – один, сказали, что время терпит – они подождут.

– А они свой адрес оставили?

– Нет, конечно!

– Ребята, вы меня подставляете! Спасибо, конечно, что предупредили, но куда я теперь пойду? Мне домой – нельзя.

– Петр, я жду тебя у себя.

– Благодарю за гостеприимство. Это все? Пока!

Телефонный разговор происходил на площади. Здесь, по крайней мере, можно было отойти в сторонку, чтобы не мешали.

Кончив разговор, Галкин остался на месте. Сообщение повергло в шок. Все эти итальянские приключения порядком ему надоели. Голова отказывалась думать. А губы шептали: «Ну, начинается! Вот и дождался!»

Подошел Виталий.

– Что-то случилось? Предлагаю зайти в кафе отобедать. Обсудим проблему. Может быть, смогу быть полезным.

Галкин не отвечал. Он вообще не видел смысла что-либо предпринимать. «Ради кого? И, вообще, зачем все это теперь? Пусть с ним делают, что хотят, – он и пальцем не пошевелит!»

Виталий взял его за руку и потащил в «тратторию», приютившуюся на углу площади.

Они вошли в белое помещение с горящими люстрами и бра. Интерьер был настроен не на интим, а на праздничность. Два окна – слева и справа от двери – выходили на мрачноватую площадь и не могли осветить большой зал даже днем. Поэтому горел свет.

Народу было немного. Виталий выбрал столик возле окна, усадил за него онемевшего Галкина и спросил: «Пива будете? Да? Молчание знак согласия!» Принесли пива.

– Выпейте. Будет проще смотреть на жизнь.