Василий Ванюшин - Вторая жизнь

— А ведь вы, пожалуй, правы. Как вяжут по рукам и ногам эти условия: без директора, без конгресса — ни шагу. Откровенно говоря, завидую иногда тем, кто помоложе: у них больше решительности, и формальностям они не придают того значения, какое придаем мы, старики. Даже голова перестала болеть! — Мартинсон повеселел, расправил усы. — До конгресса мы сумеем приготовить еще кое-что. Одни ваши опыты, коллега, оправдают всю идею создания института, — снова разоткровенничался он. — Мир будет изумлен. Пока он только переваривает первые сообщения, а после конгресса в полной мере поймет, что это значит. Я заранее поздравляю вас, коллега, с Нобелевской премией.

— Боюсь, что мне не придется участвовать в этом конгрес се, и поздравления ваши слишком преждевременны, дорогой коллега, — промолвил Даниил Романович, решив начать неприятный для себя и для Мартинсона разговор.

Он начал рассказывать. Мартинсон снова взял полотенце и стал накручивать его вокруг головы. Кисти, опустившись, закрыли глаза. Седые усы ощетинивались, когда старик морщился — то ли от головной боли, то ли от возмущения, и обвисали, как мокрые, когда он с печальным сожалением качал головой.

Опять этот Доминак! Мартинсон вскочил и, заложив руки за спину, крупно зашагал взад и вперед по комнате, теряя шлепанцы.

— Негодяи, подлецы! — выкрикивал он. — Вот, вот видите! Я же знаю: никогда не бывало и не будет того, чтобы дали ученому свободно работать. Вера, политика, алчность — вот что нам мешает. Им все купить, все продать…

Скоро он остыл, опустился в жесткое плетеное кресло и растерянно посмотрел на Галактионова.

— Но что же делать? Я не понимаю, зачем вы это рассказа ли?

— Я обнажил перед вами свое сердце. Вы поддержали меня как ученого, надеюсь — поддержите и как человека.

Мартинсон долго молчал, хмурил седые брови, кряхтя поп равлял полотенце на голове.

— Вы хотите, чтобы я ввязался в драку с грязными людишка ми? Я признаю спор только по научным вопросам, — сказал он недовольно.

— Вы ученый с мировым именем, — тихо убеждал Даниил Рома нович. — К вашему голосу прислушивается правительство Атлантии.

Мартинсон снова надолго замолчал. Галактионов с затаенной надеждой смотрел на его сухое лицо, испещренное сотней морщин, на пепельно-темные губы. Бороться он мог вместе только вот с такими, как этот ученый. Голос двоих, троих прозвучит на весь мир, и на нег. о откликнутся тысячи.

— Хорошо, — вздохнув, произнес старый ученый. — Как вы сказали? Обнажил сердце… Хорошо. Я обещаю вам. Старался всегда быть в стороне от всего этого, но в данный момент не могу… Да, да, обещаю.

Они обменялись крепким рукопожатием. Галактионов собрался уходить. Мартинсон, провожая его, сказал:

— Но имейте в виду, коллега, если мое выступление после дует, ни в коем случае не изображайте это так, будто я разделяю ваши убеждения, взгляды на общественное устройство, на политику. Я смотрю на все это, как смотрит простой человек: ему нет дела до политических и правительственных деклараций или… что там еще пишут и говорят; как бы они ни были хороши, а он судит обо всем только исходя из своей жизни, судит по фактам, как мы, ученые, по опытам. В мире достоверны, правдивы взгляды и суждения только простого человека труда и ученого, все остальное вокруг них — суета посторонних бездельников, их домыслы, инсинуации. Имейте в виду мой взгляд на это, коллега.

— Да, да, — ответил Галактионов еще раз пожимая прохлад ную жесткую руку старого ученого.

Они расстались, далеко не полностью высказав свои мысли, да это сейчас и не нужно было делать. Галактионов хорошо знал взгляд Мартинсона на общественное устройство, организацию государства и правительства. Основная мысль его сводилась к тому, что во главе правительства должен быть ученый. Сам Мартинсон отнюдь не претендует на эту роль, — нет, он хочет заниматься только наукой, но возглавлять правительство должен ученый, непременно с мировым именем. Слово и закон, подписанный таким человеком, авторитетны для всех. Тогда для развития науки будут созданы наилучшие условия, народ будет гуманным, просвещенным, культурным.

Эту концепцию Мартинсона Даниил Романович мог бы легко опрокинуть, сказав только одну фразу: «Так ли будет хорошо, если правительство возглавит какой-нибудь Доминак, идущий на поводу какого-нибудь Нибиша. Тогда прощай гуманизм и сама наука…» Но не стоило затевать такого разговора, тем более, что Мартинсон желает людям только добра.

Юв осталась в машине. Браун сказал, что он пробудет в штабе ровно столько, сколько требуется, чтобы написать рапорт. И он не задержался там ни одной лишней минуты. Рапорт был написан по всей форме, лаконично и ясно, были указаны мотивы, побудившие капитана Брауна подать в отставку. Но адъютант Фромма читал и снова перечитывал одни и те же строки — он не верил своим глазам. Браун поспешил уйти, ему хотелось избежать расспросов и устных объяснений. Решительный шаг сделан. Адъютант, Гарвин и другие офицеры уже не будут ему друзьями и Фромм не будет начальником. Не о чем с ними говорить — рапорт подан. Войны нет, и никто не имеет права задержать Брауна на службе. Браун сел за руль.

— Ну что, Реми?

— Еще утром, до встречи с тобой, я мог сказать о себе словами Фауста: в груди моей, увы, живут две души… Теперь этого нет. Теперь у меня одна душа. Только одна, Юв…

Он вел машину по улицам города. Куда? Сам еще не знал. Пока подальше от штаба.

— Фромм отменит приказ, — сказал Браун. — Должен отменить или отложить на неопределенное время. Взрыва не будет, Юв.

Это было даже не предположение, а только надежда. Всем в штабе хорошо известно, что главный маршал никогда не отменял своих приказов. Задержись Браун в штабе несколько минут, поговори с приятелями-офицерами, и он узнал бы, что Фромм вечером дополнительным приказом назначил полковника Гарвина старшим дежурным по полигону — главный маршал не надеялся на Брауна… Взрыв мог быть только отсрочен на день-два: если вместо Брауна в убежище должен будет спуститься другой офицер, потребуется время для установки дополнительного фильтра. Юв положила руку на плечо Брауна, пальцы коснулись шеи.

— Я верю тебе, Реми. Ты храбрый. Но куда мы поедем?

— Куда хочешь, — он склонил голову и прижал щекой ее ру ку.

— Домой мне не хочется, — сказала Юв. — Не надо ни о чем рассказывать матери.

— Но ты не успела позавтракать, я знаю. Надо куда-то зае хать.

— Как хочешь.

Они побывали во многих ресторанах, но уходили, не задер живаясь ни в одном из них. Начинался полдень, с духотой и жарой, — время второго завтрака для деловых людей и томительные часы для бездельников, пробавляющихся до вечера прохладительными. Свободный столик можно было отыскать, но Браун и Юв, обменявшись взглядами, поворачивали назад.