Николай Чадович - Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви

– Почему? – возмутился Завитков. – Я читал «Синдбад возвращается в Багдад». Очень даже неплохо!

– Мальчик, ты ничего не смыслишь в высоком искусстве, – махнул рукой Вершков, но тут же передумал и, словно подачку, положил на край стола ломоть хлеба. – Черт с вами, пусть на окраине страны фантазий существует крошечное государство-лимитроф, созданное Бубенцовым… Сюда же определяю и нашего общего знакомого Балахонова. Умеет он иногда что-нибудь забавное тискануть. Правда, все реже и реже…

– Но ведь по его последней повести поставили пьесу! – опять возмутился Завитков.

– Ну и что! Публика разбежалась после первого акта. Знаешь, что они кричали? Дескать, такие пьесы нужно показывать психам в дурдоме.

– А Гофман? – не сдавался Завитков.

– Это который Разумов? Поклонник здорового образа жизни… Ладно, пусть существует карликовое герцогство его имени. Пишет он скучно, зато обстоятельно. – К двум ломтям хлеба, изображавшим владения Бубенцова и Балахонова, он добавил еще и обломок спички, которым только что ковырял в зубах.

– Неужели мне здесь даже маленькой кочки не достанется? – На левом глазу Завиткова навернулась пьяная слеза.

– Кочки – ни в коем случае. Все литературные высоты уже захвачены другими. А вот ямку – пожалуйста… Даже четыре…

Вершков попытался вонзить в столешницу вилку, но та скользнула по прочному пластику, не оставляя даже царапин.

– Сам видишь, не получается, – после серии неудачных попыток злорадно заявил он. – Не суждено тебе оставить след на карте страны фантазий…

– А вот видел! – Завитков поднес к носу Вершкова увесистый кукиш, а потом, не меняя положения пальцев, так стукнул кулаком по столу, что последняя уцелевшая креветка подпрыгнула в воздух, а стеклянная посуда жалобно запела. – На такой карте я и не собираюсь следы оставлять! Картограф стебанутый! Меркатор доморощенный! Много на себя берешь! Издал единственную книжку в сто страничек, а мнишь себя гением! Император страны фантазий! Да я тебя сейчас…

Столь диаметрально разные литературные позиции не могли привести их сторонников ни к чему хорошему – это Костя понял сразу. Ему-то самому было хорошо – не существовал он еще ни на карте страны фантазий, ни в перспективных планах ТОРФа. А значит, и петушиться зря не имело смысла.

Конфликт между тем разгорался. Конечно, сравнительно молодой и хорошо упитанный Завитков легко уложил бы тщедушного Вершкова одним пальцем, но разве это могло служить аргументом в их споре? Короче, оба писателя рассорились до такой степени, что в горячке сожрали и выпили все припасы, находившиеся как в границах империи Вершкова, так и на сопредельных территориях.

И тогда перед собутыльниками встал один из основных вопросов бытия – «куда и где?».

Куда исчезла водка, которой еще совсем недавно было так много? Где изыскать средства, чтобы радость жизни, заключенная в сверкающих бутылках, снова вернулась на пиршественный стол?

Вершков, сразу утративший интерес к филологическим дискуссиям, вывернул карманы. Обнаруженных там денег могло хватить разве что на покупку самых дешевых сигарет. Хорошо хоть, что счет уже был оплачен.

– Гони деньги, – глядя в стол, негромко сказал Вершков.

– Какие деньги? – делано удивился Жмуркин, надеясь, что память Вершкова ослабла от обильных возлияний.

– Сам знаешь… Которые ты благодаря мне получил у Катьки.

– Не дам. Ты сам попросил меня их спрятать. И даже клятву взял, чтобы я берег их от тебя.

– Я пошутил, – голос Вершкова поднялся на целую октаву. Чувствовалось – еще чуть-чуть, и он сорвется.

– Не дам, – повторил Жмуркин и на всякий случай отодвинулся вместе с креслом подальше.

– Дай! – Пронзительно взвизгнув, Вершков рухнул на колени. – Христом-богом заклинаю! Ты человек или нет?

– Человек. Потому и не дам. Хватит на сегодня.

– Дракон ты, а не человек! Гад легавый! – Он схватил со стола тупой столовый нож, но Завитков безо всякого труда пресек эту вооруженную вылазку. – Все! – закрыв лицо руками, простонал Вершков. – Император страны фантазий низложен! Делайте теперь что хотите! Делите мое наследство! Рвите на части! Где место изгнания, предназначенное мне? Хочу тишины и покоя! Не нужен мне берег турецкий! И Африка мне не нужна! Только полюс! Только Северный полюс! Хочу к белым медведям! Лишь они одни могут оценить мою печаль!

Тем не менее Косте пришлось раскошелиться. Деньги потребовались на такси. Доставить Вершкова в Дом литераторов иным способом не представлялось возможным. Идти-то он мог, но не хотел – при первой же возможности кулем валился на землю, а когда его пытались поднять, поджимал ноги.

Изрядно намучившись, Вершкова запихнули на заднее сиденье машины, и водитель, сразу оценивший состояние пассажиров, потребовал деньги вперед. Такса до Дома литераторов, находившегося от них на таком расстоянии, что можно было узнать людей, загоравших на балконах, составляла пять рублей. За эти деньги Костя мог бы объехать свой родной город по периметру. Что поделаешь – на курорте свои законы и свои цены!

Правда, по пути они сделали еще одно благое дело – подобрали адепта здорового образа жизни Гофмана-Разумова. Он весь был залеплен свежим пластырем и разрисован зеленкой.

Как оказалось, плавая в зоне прибоя, Гофман-Разумов имел неосторожность приблизиться к молу, прикрывавшему акваторию порта от разгула морской стихии. Здесь сильная волна швырнула его на ребристые бетонные плиты.

К счастью, спасатели подоспели вовремя и не только откачали незадачливого пловца, но и оказали ему первую медицинскую помощь.

Выслушав печальную историю, случившуюся с обладателем пусть и крохотного, но законного места на карте страны фантазий, Костя пожелал ему и в дальнейшем строго придерживаться принципов здорового образа жизни.

Едва только началось первое рабочее заседание семинара, как сразу выяснилось, что его ряды понесли ощутимые потери. И дело было не только в Вершкове, спавшем непробудным сном, и не в Гофмане-Разумове, стеснявшемся показаться на людях.

Украинец Захаренко, безосновательно причисленный к потомкам гетмана Мазепы, влюбился столь молниеносно и страстно, что, махнув рукой на писательское ремесло, с головой ушел в предсвадебные хлопоты.

Мендельсона накануне избили и ограбили на пляже. (Непонятно только было, что он делал там ночью – не загорал же!)

Еще трое человек слегли с болезнью, имевшей разные симптомы, но проистекавшей из того же источника, что и недуг Вершкова.

Восвояси отправился крупный армянский писатель, чью фамилию, начинавшуюся на сплошные согласные – то ли «Мкн…», то ли «Мнк…» – никто не мог толком выговорить и которого для удобства переименовали в «Манкурта». На семинар он явился за собственный счет, в сопровождении переводчика, секретаря и референта, однако, не встретив к себе должного уважения, смертельно обиделся.