Николай Чадович - Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви

– Я Жмуркин! – огрызнулся Костя.

– Тем более! Так давайте же, дорогой товарищ Жмуркин, уважать прошлое. Вы, например, можете как угодно относиться к своим родителям. Это ваше личное дело. Но публично хаять их в печати непозволительно! Давайте соблюдать хотя бы элементарную порядочность. Я, конечно, не могу навязывать свое мнение участникам семинара, но против публикации этого рассказа возражаю и буду возражать.

– Зря вы так, – сказал Балахонов. – Рассказ, может, и сырой, но никакого криминала в нем я не вижу.

– Пусть тема и не новая, зато есть свой собственный взгляд на вещи, особое видение мира, – поддержал его Лифшиц. – Если мы будем резать все спорные вещи подряд, то в печать пойдет одна макулатура.

– Хороший рассказ. Я за него двумя руками! – Бубенцов и в самом деле вскинул вверх обе свои передние конечности.

Слегка воспрянувший духом Костя с надеждой глянул в сторону Чирьякова (ведь как-никак целую ночь пили вместе), однако тот, сделав вид, что все происходящее к нему никакого отношения не имеет, мило беседовал с Крестьянкиной.

– Кстати о колхозах, – обращаясь к Топтыгину, сказал Завитков, очевидно, завидовавший скандальной славе своего земляка Вершкова. – Вы же собираетесь включить в антологию русской фантастики и частушки. Вот вам свежий матерьяльчик!

И неожиданно для всех он запел высоким, почти женским голосом:

Закончить ему не дали, почти силой заткнув рот.

Окончательную ясность внес Верещалкин – формально самая представительная здесь особа. (Ведь все бугры, включая Крестьянкину, считались всего лишь гостями семинара.)

– Безусловно, мы имеем дело с интересным автором. Очень хотелось бы сохранить его в наших рядах. Надеюсь, прозвучавшую здесь справедливую критику он воспримет как должное. Семинар – это такое место, где мы учимся сами и одновременно учим других… У меня есть к автору одно замечание общего, так сказать, характера. Дело в том, что наше творческое объединение имеет свою специфику. Мы не просто фантасты. Мы наследники великих традиций Самозванцева и некоторых его сподвижников. А это ко многому обязывает. Мистикой, смехачеством и бездумным очернительством пусть занимаются другие. Тем более что таких не помнящих родства Иванов достаточно. Держать кукиш в кармане не в наших правилах… Я уверен, что у автора найдутся и другие произведения. Надеюсь, что завтра он представит их на обсуждение. Что бы хотелось пожелать автору… Пусть в его рассказах будет оригинальная научная или техническая идея, сторонником которой приходится преодолевать косность окружающей среды. Желательно, чтобы события происходили на самобытном, возможно, даже историческом фоне. Неплохо, если все это будет изложено ярким языком да еще и в своеобразной форме.

На этом первое рабочее заседание семинара закончилось. Костя, оплеванный с ног до головы, подумал, что уж лучше бы он последовал примеру Вершкова и валялся сейчас пьяным на кровати…

В эту ночь Костя опять не спал, хотя уже совсем по другой причине, чем в прошлую.

Такого позора он, честно сказать, не ожидал. Даже с плагиатором Желтобрюховым и откровенным балластом Бармалеем и то обошлись мягче. Заключительные слова Верещалкина Костя воспринял всего лишь как жест милосердия, долженствующий подсластить горькую пилюлю.

Конечно, ему давали шанс. Но ведь на самом деле у Кости за душой ничего не было, кроме тощей стопки журналов «Вымпел», где из номера в номер отчаянные допризывники сражались с марсианскими агрессорами, спасали природу от экологических бедствий, на самодельной машине времени путешествовали в прошлое и с помощью друзей-инопланетян били все спортивные рекорды.

Жутко было даже представить, что могли сказать по поводу таких шедевров Балахонов или Вершков.

Что же делать? Можно ли до завтрашнего дня написать рассказ, в котором на самобытном историческом фоне оригинальная техническая идея преодолевает косность окружающей среды? Причем изложить все это нужно ярким языком да еще и в своеобразной манере. Почти как в сказке – пойди туда, не знаю куда…

Может, плюнуть на все и первым же поездом уехать домой? Но ведь не хочется! В кои-то веки он еще выберется на юг? Да и с новыми знакомыми жаль расставаться. Один Разломов чего стоит…

Был такой момент, когда Костя хотел разбудить Вершкова и попросить того о помощи. Но это уже было бы откровенным малодушием. Какой же ты писатель, если не можешь обойтись собственными силами? Ведь это то же самое, что жениху в первую брачную ночь брать с собой в постель консультантов.

«Нет, – твердо решил Костя. – Разобьюсь в лепешку, но справлюсь сам. А не справлюсь, так не стоит больше браться за перо!»

По части оригинальных технических идей у Кости всегда было слабо. Но если действие рассказа происходит на историческом фоне, то пусть и техническая идея будет оригинальной только для того времени. Когда-то фурор произвели и колесо, и порох, и даже обыкновенная столовая вилка. Тут Верещалкин подал неплохую мыслишку.

А как насчет яркого языка и своеобразной манеры? Не вытекает ли одно из другого? Спросить бы об этом у студента Литинститута Желтобрюхова. Он-то должен знать. Недаром ведь украл рассказ у Шекли, а не у Хаджиакбарова.

У сказки свой язык, у саги свой, у официального документа свой… Уж если Костя и умеет что-то писать, так это только официальные документы. За пятнадцать лет набил руку. Иногда там такие перлы встречаются, что и Кафка позавидовал бы… А что, если в этой манере и попробовать?

Несмотря на поздний час, Дом литераторов гудел. Творческая дискуссия перешла в неформальное русло. Судя по всему, в ней принимали участие не только семинаристы, но и участники конференции по инвестициям в рыболовный промысел, снимавшие дюжину лучших номеров, а также тюменские нефтяники, откупившие целый этаж.

Бубенцов где-то болтался, Вершков продолжал спать мертвецким сном, а Костя все писал и писал, бракуя один вариант рассказа за другим.

Лишь под утро стало что-то вытанцовываться. В десятом часу, когда обитатели Дома литераторов уже потащились на завтрак, Костя поставил последнюю точку.

Рассказ был написан в форме стилизации под древний документ и назывался следующим образом – «Рукопись, чудом уцелевшая после пожара в Александрийской библиотеке».

«Весьма срочно.

Переслать с самым быстрым гонцом.

За разглашение – немедленная смерть без бальзамирования.